Крах экономики, неспособность государства удовлетворить элементарные нужды своих граждан, стремительно исчезающие товарное обеспечение, деморализация общества, несостоятельность и деградация политического руководства все это стало не только темами выступлений  диссидентов, но вдруг и разом открылось для всех со всей очевидностью.

        И хотя сегодня есть не мало склонных видеть в советском прошлом ушедший золотой век, не стоит тешить себя ностальгическими иллюзиями – советский строй пал отнюдь не происками антисоветчиков и проклятых империалистов, а по причине банальной несостоятельности. И забыть об этом - значит обречь себя на повторение пройденного. Не думаю, что кто-то на самом деле захочет вернуться к колбасе и колготками по талонам.

        Квинтэссенция ситуации - в классическом анекдоте советской эпохи.  Посетитель магазина продавцу: «Будьте любезны, свесьте мне 100 граммов еды». Продавец посетителю: «Приносите – взвешу».

 

          В конце 80-х начале 90-х альтернатива для большинства была не менее очевидна, чем пустые полки магазинов и несостоятельность политического руководства. Мы были убеждены, что единственно верное направление движения – это движение от тоталитаризма к демократии и рыночной экономике. Практический пример успехов западного общества в достижении идеалов, по которым обещали «догнать и перегнать» Америку коммунисты, не могли не впечатлять. По крайней мере, социальная защищенность, уровень доходов и прочие блага на Западе оказались куда ближе к параметрам коммунизма, обещанного Никитой Хрущевым как раз к 80-м годам, чем самые грандиозные достижения развитого социализма.

 

        Увы, то, что было хорошо «немцу», то советским оказалось смерть.  Вместо ожидаемого немедленного процветания и движения от плохого к лучшему мы получили криминализацию общества, неуправляемую «прихватизацию» и развал государственного управления. Отсутствие опыта и механизмов реального самоуправления, гражданской ответственности и контроля привело к тому, что страна пошла вразнос.

        Сами понятия демократия и либерализм были скомпрометированы в общественном сознании, причем не только естественным образом  (как следствие неудачного социального опыта), но и в результате целенаправленной манипуляции политтехнологов.

 

         Стоит отдать должное стратегам, определившим вектор после ельциновского развития и лично Владимиру Путину – они блестяще справились с задачей предотвращения национальной катастрофы. Страна не только вышла из комы, но и стала быстро набирать силы. Ожила экономика, деловая активность, растут доходы граждан, появился некий порядок в делах и, конечно же, произошло самое чаемое – страна обрела стабильность.   

         Однако стоит обратить внимание и на то обстоятельство, что этот, безусловно, позитивный результат был достигнут не в результате перехода на западную модель развития, а за счет восстановления и модернизации традиционного для России образа государствования.

         В основных чертах образ этот включает: номенклатурную вертикаль системы госуправления; самовоспроизводство власти (власть сама является источником власти); государственно-монополистический капитализм (государство является главным хозяйствующим субъектом); жесткий государственный контроль над  обществом; отсутствие общественного контроля над бюрократией.

          При этом в стремлении вернуться к традиционному образу организации национального бытия воплотились чаяния как госбюрократии, так и подавляющего большинства государственно подданных. Иначе и не могло быть в обществе, в котором практически отсутствует гражданское начало и в ментальности которого прочно спаяны патернализм и аполитичность.

 

          Результаты социологических опросов ясно обозначают рост общественной поддержки сложившейся линии развития страны. Сегодня устремление национального общественного сознания ориентировано к стабильности, росту благосостояния и возврату иллюзии великодержавности. Стабильность и благополучие сегодня! – этот позыв настолько мощно определяет национальную волю, что все связанное с завтра нации кажется не существенным.

          В то же время свершившееся у нас воспроизводство прежних схем политической  жизни неизбежно вызывает вопрос: если  именно они оказывались на протяжении всей нашей истории несостоятельными в обеспечении базовых потребностей населения и обрекали страну на унизительное отставание практически по всем параметрам, характеризующим эффективность хозяйствования, то окажется ли способной модернизированная Путиным система преодолеть традиционные издержки нашей национальной самоорганизации?

         Не окажемся ли мы вновь неконкурентоспособными? И если в историческом вчера неконкурентоспособность еще не была fatal  system defect (критическим системным недостатком), то в историческом завтра этот недостаток может стать фатальным для нации. И очередной цикл воспроизводства системных ошибок и связанных с ними социальных потрясений мы просто не переживем в изменившемся мире.    

 

          Мы, кажется, не совсем осознали самое важное, что произошло с миром - стало реальным глобальное взаимодействие и взаимовлияние. «Энергетический» потенциал отдельных событий и коммуникативность среды  сегодня возросли настолько, что приводимые им в движения события уже вызывают не просто круги на воде, а могут изменить течение самой реки геополитических событий.

         Выстрел из пистолета в Сараево вызвал первую мировую войну. Однако ни она, ни даже вторая мировая война не носили реально глобального характера. Это были скорее «горячие» варианты внутренних «разборок» Западной цивилизации, направленных на установление единых правил игры, по которым выстраиваться внутрисистемные экономические и политические отношения.  Этот кризис не затрагивал межсистемные отношения. Потому даже вовлечение СССР в войну 39-45 годов прошлого века было обусловлено не межформационными противоречиями, а стремлением конфликтных сторон вовлечь наши ресурсы для изменения баланса сил.  

         Террористическая атака на нью-йоркские башни ВТЦ в 2001 году была явлением уже иного порядка – она обозначила глобальные противоречия межсистемного характера и привела к столь серьезным изменениям в раскладе мировых отношений, что недооценить их последствия было бы фатальной ошибкой.

          Главное последствие событий 11 сентября – ускорение процесса поляризации трех основных центров мировых цивилизаций  Запад – Исламский мир – Китай и критический рост напряженности между ними. 

          И снова в этом глобальном геополитическом раскладе Россия занимает особое положение. Сам по себе масштаб нашей страны делал всегда «неудобным» вхождение ее в устойчивые мировые объединения. Статус псевдовеликодержавия обязывал либо оставаться в гордом одиночестве (как сказал однажды Александр III: «У России есть только два надежных союзника – ее армия и флот»), либо пытаться подмять под себя сателлитное окружение, в равной степени как боящееся нас так, так и ненавидящее.

 

         В изменившемся мире Россия также остается одинокой, какой она, по сути, была всегда. И ей не хватает живой энергии свободной гражданской экономической и политической инициативы, которой отличаются либерально-демократические системы, сформировавшиеся  в XIX – XX веках. В ней нет и пассионарности «новых варваров», активно штурмующих порубежье северо-атлантической цивилизации.

          И также как и в прежние эпохи, ее ресурс, оказавшись на той или иной стороне, резко меняет баланс сил. Но также как и в прошлом, мы можем кровью нации помочь кому-то одержать победу в схватке, но нам не дано будет воспользоваться плодами победы.

         Мы слишком одержимы своими амбициями, чтобы рассчитывать на искреннее стремление строить с нами общий дом кому бы то ни было.

        Мы искусственно изолируем себя от Запада и объединяемся против него с Китаем и Ираном, для которых Россия также чужда как и Запад, и только чисто тактический интерес заставляет их придерживать руку, чтобы, образно говоря, не  всадить восточный кривой нож в наш живот уже сейчас.

         А потому именно теперь, когда мы находимся в расслабленном благодушии от того, что у нас вроде бы все стало налаживаться и оживать – перед нами как никогда остро встает стратегическая дилемма – реально измениться или исчезнуть как великая нация.

 

          Собственно говоря, есть две основные линии системных изменений, которые могут быть взяты за основу стратегии национального развития.

         Модернизация – сохраняя системное ядро, вводить усовершенствования, которые будут адаптировать систему к изменившейся среде. Самый яркий пример – модернизация процедур  легитимизации власти. Вместо безальтернативных выборов эпохи КПСС сейчас работает механизм, который позволяет получать любой программируемый результат с не меньшей надежностью, чем это было при коммунистическом режиме. И что не менее важно: этот механизм не противоречит предрасположенности народа самоустраниться от ответственности реального государствования, но создает необходимую для адаптации к внешнему миру иллюзию демократического процесса.

         Трансформация – предполагает полное преобразование, превращение в нечто новое с изменением самого ядра, определяющего жизнеспособность и динамичность системы. Классический пример трансформации – английская и французская буржуазные революции, означавшие кардинальную смену вектора развития в сторону установления сначала сословного, а потом и гражданского контроля над государственной властью.

 

         Собственно говоря, Россия никогда не проходила трансформации. Сформировавшаяся еще во времена монголо-татарского ига система государствования пережила несколько радикальных модернизаций, но все попытки трансформировать образ национального бытия в России провалились.

          Первая существенная модернизация была проведена Иваном Грозным, который пресек восстановление домонгольских старинных обычаев удельной и сословной автономии и фактически создал условия для необратимости  установления государственной  монополии на власть.

          Вторая модернизация была проведена Петром Великим, гениальным конструктором государственно-бюрократического механизма, который настолько отвечал сформировавшейся российской ментальности, что стал основой всего нашего национального мироздания до настоящего времени. Причем основой, наделенной неистребимой способностью к самовоспроизводству и восстановлению после казалось бы самых сокрушительных ударов.

          И хотя намерение трансформировать русский мир выказывали еще Екатерина II и Александр I, реальная попытка коренного его преобразования была сделана только Александром II и Петром Столыпиным, которые имели намерение внести в общество гражданские начала, основанные на частной собственности и экономической независимости населения.

         Но и Александр II и Столыпин заплатили за эту попытку своей кровью, в том время как искоренители гражданских начал получали в России общественную славу великих правителей.

         Сегодня по прошествии почти столетия мы можем по иному взглянуть и на события октября 1917 года. И то, что виделось многим в XX веке как Великая революция, на самом деле была национальная отрыжка на попытку строить национальный мир именно на гражданских началах. Отрыжка, которая вызвала радикальную модернизацию системы, но, по сути, и большевики и Сталин лишь приспособили к новой эпохе то, что сделали до него столь любимые нашими вождями предшественники – Иван Грозный и Петр I.

 

         Когда мы говорим о возможности трансформации обществ, стоит все же признать, что как бы радикально не менялся трансформер, он делает это на основании неких базовых элементов, которые сохраняют свои функции при любых преобразованиях. Кроме того, эти элементы вообще должны позволять трансформации.

         Поэтому для того, чтобы оценить преобразовательные возможности системы требуется анализ ее базовых элементов. Такой анализ стоит начать с выявления типологий систем общественно-политической самоорганизации.

 

          Условно все типологии систем самоорганизации общественного воспроизводства можно разделить на два направления.

         Первое рассматривает социальную организацию человечества как некую единую систему и предполагает ступенчатое развитие этой системы. Наиболее известная у нас типология этого направления – деление на общественно-экономические формации, сменяющие друг друга по мере развития производительных сил.

         Второе отрицает цивилизационное единство и основано на выделении саморазвивающихся локальных цивилизаций. Наиболее известный пример такой типологии сформулирован Арнольдом Джозефом Тойнби в работе «Постижение истории».

Накопленный в последние десятилетия как практический, так и теоретический опыт позволяет провести корректировку наших представлений о типах цивилизаций и фундаментальных критериях, на основании которых мы выделяем тот или иной тип общности. В частности стоит в большей мере учитывать системообразующие факторы, связанные с регулирующей ролью общественно-политических институтов и, прежде всего, государства в хозяйственно экономической деятельности (как основы системы общественного воспроизводства), а также степенью контроля над частной (гражданской)  экономической и политической инициативой.

        С этой точки зрения мы можем выделить два принципиально отличных типа организации общественного воспроизводства, которые позволяют говорить и о двух основных типах цивилизаций.  

 

          Гражданские цивилизации. В основе их самоорганизации лежит гражданское общество, которое является источником власти и формирует подконтрольные ему государственные органы для регулирования отношений между субъектами гражданских, политических и экономических  отношений – людьми, организациями, в том числе и производственно-экономическими и т.д.

          Институциональные цивилизации. В них системообразующим ядром является центральный институт политической организации – государство либо иной институт, определяющий правила функционирования общества, (например, церковь), и имеющий широкие, практически неограниченные возможности общественного регулирования и контроля над всеми сторонами общественного воспроизводства.

 

          Особенности гражданской цивилизации  

         У стран, относящихся к этому типу цивилизаций, экономическая основа общественного воспроизводства (способ организации удовлетворения базовых потребностей) предполагает доминирование частной производственно-потребительской инициативы. При этом роль регулирующих общественных институтов в основном заключается в поощрении конкуренции частных инициатив и предотвращении монополизации производства товаров и услуг, которая могла бы критически ограничить частную инициативу конкурирующих субъектов экономической системы.

         То же относиться и общественно-политическим инициативам, свободная конкуренция которых предотвращает монополизацию регулирующих прав и возможностей.

 

          У стран, относящихся к этому типу цивилизаций, государственная власть является единственным источником по отношению к самой себе. Политическая и экономическая власть соединена в одних руках (корпоративное государство).

        Государство стремится контролировать общество и все стороны общественного воспроизводства, включая экономические и политические отношения. Гражданская и экономическая инициатива носит директивный характер и поощряется лишь в той степени, насколько она направлена на поддержание монопольной роли государства и его институтов.

 

        Экономическая система гражданской цивилизации зиждется на принципах расширенного воспроизводства. А это по сути, глобальная финансово-производственная пирамида. Чтобы существовать и развиваться, экономика, основанная на свободной частной инициативе  должна или постоянно обновлять производство и порождать новые потребности либо расширять производство и вовлекать новых потребителей. Жизненный цикл предметов потребления  и средств производства становится все короче. Эта экономика все более работает на помойку и ее уже не спасает ни вовлечение в экономический цикл самой помойки, т.е. переработка вторичных ресурсов, ни снижение энергопотребления.

 

        Социально-политические системы институционального типа основаны на экономическом укладе, ориентированном на минимизацию простого воспроизводства средств, позволяющих обеспечивать простое же общественное воспроизводство.

          Государственное управление (как совокупность управляющих элит и создаваемых им институтов) в этих системах объективно стремится к самодостаточности. Это непреложная закономерность эволюции любой самоконтролирующейся бюрократической организации. При этом народонаселение для нее является своего рода социобиомассой, обеспечивающей полный цикл воспроизводства общественных элит и системных отношений, близких к симбиотическому паразитизму.

          Элиты в таких системах не заинтересованы возбуждать и поощрять потребительский спрос основной массы населения. Потребительство объявляется порочным, осуждается официальной идеологией, которая пытается развитие потребностей человека направить в духовную сферу.

         Следствием низкой эффективности и конкурентоспособности экономики этих систем является их тяготение к изоляционизму, однако есть процессы, которые неизбежно требуют живого обмена с системами гражданского типа. В частности приобретение новых технологий для подержания должного уровня обороноспособности, тех же товаров народного потребления, как для элит, так и для обеспечения простого воспроизводства.

 

          В экономике гражданской цивилизации производственные возможности растут быстрее возможностей потребления. Причины тому не только технологического порядка. Заставить человека постоянно обновлять предметы потребления или возбуждать у него новые потребности становится все труднее. Причем не только по экономическим причинам (нехватка средств), но и психологическим.

         Стремление к эффективности вызывает непреодолимую тягу к снижению издержек, к более дешевым ресурсам, в том числе и к более дешевой рабочей силе, к переносу энергоемких и экологически небезопасных производств в менее развитые страны. Сегодня цивилизационный сектор, основанный на такой экономике, все более превращается в мировой офис, который управляет производственными площадками, отдаленными от него, контролирует их развитие и аккумулирует финансовые средства.

          Работай такая экономика в ограниченном пространстве – неизбежен перегрев и крах пирамиды. Это и обуславливает непреодолимую силу к экспансии, т.е. вовлечению новых ресурсов и освоение новых потребительских рынков.

         В целом экономический уклад народов гражданских предполагает развитие как путем экономического перераспределения управленческого доступа (упадок и банкротство одних, появление и рост других более эффективных распорядителей), так и экономической экспансии (новые инвестиционные возможности, новые рынки сбыта, доступ к новым источникам сырья и.д.). Причем обе эти тенденции непреложно будут действовать, пока будет жива рыночная организация хозяйствования и обе они обладают колоссальной силой, способной непреодолимо побуждать к конкретной деятельности не только отдельных людей, но и в целые сообщества.

          Эти особенности системной организации гражданской цивилизаций порождают особый характер взаимодействия с институциональными цивилизациями. Во многом это связано с тем, что они основаны на несовместимых типах экономики и несовместимых механизмах получения управленческого доступа и доступа к природным ресурсам, а также разные принципы распределения.

          И если в секторе либеральной социально-экономической организации хозяйства действуют одни правила, основанные на относительно свободной экономической конкуренции, то у народов институциональных работает система, в которой свобода экономического перераспределения, как правило, либо ограничена либо просто запрещена. А приоритетные права на управленческую ренту, как государства, так и отдельных экономических элитных групп, близких к государственным элитам, обеспечиваются и защищаются чисто политическими методами, имеющими мало общего с экономическими, основанными на эффективности.

        Экономика, основанная на таких началах менее динамична и эффективна чем экономика, основанная на либеральных началах. Отсюда неконкурентоспособность и неизбежно вызываемая ей ремиссия изоляционизма.

          Столкновение тенденций к расширенному воспроизводству гражданской цивилизации и к изоляционизму институциональных цивилизаций и порождает глобальную конфликтность.

 

         Если оценивать возможности конкурирующих систем, а также историческую перспективу  «кто кого?», то на первый взгляд может показаться, что безусловное преимущество у цивилизации гражданского типа.

          Передовые технологии, военная мощь, контроль над основными финансовыми потоками, высокая степень удовлетворения базовых потребностей казалось бы, должна обеспечивать прочную консолидацию  западного общества и усиление его доминирующей роли в глобальных процессах.

         Однако некоторые реалии глобального взаимодействия цивилизаций заставляют нас не столь однозначно оценивать их шансы. У институциональных обществ есть свой ассиметричный ответ на попытку Запада установить над ними контроль. Причем речь идет не об оборонительной тактике и стратегии, а о наступательной. Нам стоит помнить, что, в конечном счете, более высокоразвитая Западно-римская империя в свое время все же пала под натиском варваров.

 

          Что же делает уязвимой гражданскую цивилизацию и в чем заключаются потенциальные возможности институциональных цивилизаций?

          Сегодня аналитики обращают, прежде всего, внимание на следующие процессы:

          В западном обществе идет интенсивный процесс замещения своего пролетариата, пролетариатом из стран иного цивилизационного типа. При этом инородцы все более оказывают влияние на политические процессы в западном сообществе.

          Культурный и идеологический плюрализм, терпимость западного общества создают условия для внедрения в этот мир иной культуры, а консерватизм и замкнутость этой иной культуры в свою очередь защищает ее от ассимиляции в новой среде.

         У человека Запада в силу высокой степени гарантированности удовлетворения базовых потребностей все более утрачивается (угасает) инстинкт агрессивной жизнедеятельности, что в свою очередь поощряет активность новых варваров.

        Кроме того, основные природные ресурсы сосредоточены на территориях институционального цивилизационного сектора и установить над ними силовой контроль, как показывает попытка трансформации Ирака, далеко не просто.

 

        Наша проблема заключается в том, что с точки зрения системной организации общественного воспроизводства мы являемся цивилизацией институционального типа. Однако общественное целеустремление (в том числе и публично провозглашаемые нашими элитами цели развития), ориентированы на систему ценностей западного мира, на его стандарты качества жизни, стандарты удовлетворения базовых потребностей, социальной защищенности и т.д. Наши культурные коммуникации в основном сориентированы также на Запад, при этом происходит стремительная культурная конвергенция, в ходе которой мы все более смещаемся в Европу и Новый свет.

          Иначе говоря, политический вектор национального движения направлен на Восток, а вектор культурно-ценностных интенций общества направлен в прямо противоположную сторону – на Запад. И от того, сумеет ли Россия как особая цивилизация преодолеть свою двойственную природу и обрести целостность, во многом зависит не только наша судьба, но и геополитический расклад. По крайней мере, это даст нам шанс не оказаться вновь между главными конфликтными сторонами в роли «свой среди чужих, чужой среди своих».

 

         В условиях глобальной коммуникативной революции вряд ли можно рассчитывать на изменение культурно-ценностного вектора, так как он ориентирован, прежде всего, на базовые потребности человека и обеспечивает более благоприятные условия общественного воспроизводства. Западные стандарты качества жизни непреодолимо будут притягивать к себе направленность общественного интереса.

          Куда более реалистично попытаться изменить вектор развития социально-экономической и политической системы.  Причем, собственно говоря, рецепты такого изменения давно известны и основаны они на создании благоприятной среды для реализации именно частной (гражданской) экономической инициативы, обеспечивающей условия для обретения экономической независимости гражданского общества от институциональных учреждений.

         Банальная истина, заключающаяся в том, что гражданское общество нельзя создать без экономически независимого гражданского населения   была известна тому же Петру Столыпину, который пытался обеспечить появление в России крестьян-собственников. Однако, оставаясь известной и сейчас, эта истина не имеет сегодня реальной политической силы, которая могла хотя бы попытаться воплотить ее в практику общественного переустройства.

          Все разговоры о развитии мелкого и среднего бизнеса, а также рынка съемного жилья как важнейшего условия экономической мобильности населения остаются разговорами. В то же время государственно-монополистический сектор все более доминирует в экономике страны и тенденция его укрепления становится все более ощутимой. И если логика эволюции говорит: надо идти в ту сторону, где формируется экономическая основа гражданского общества, где формируется средний класс, то логика, которой руководствуется наша власть, ведет нас к воссозданию механизмов воспроизводства, свойственных институциональным цивилизациям.

          А потому вопрос «измениться или исчезнуть?» остается актуальным и сейчас, несмотря на подъем национального энтузиазма, вызванного возвратом из состояния хлопотной вольности к покою верноподданичества.