ГлавнаяО насАрхив вестникаАрхив новостейКонтактыАрхив вестника в PDF
3/2005 АРХИВ ВЕСТНИКА


Национальная идея от РПЦ

Некоторые особенности церковно-государственных опытов над Россией

     Двоякость во взглядах религиозного руководства на отношения церкви и государства, на степень приемлемости церковного влияния на светскую жизнь заметна сегодня невооруженным глазом. С одной стороны, официальные заявления РПЦ, которые озвучивает Патриарх, и множество демонстративных акций по сближению религии и государства представляются, как нечто, несомненно, позитивное. С другой -  на конференциях и при рабочих встречах в устах представителей церкви звучат жалобы на настойчивость государства, которое стремится использовать религию не по ее прямому назначению. Этим ненавязчивым «государственным насилием» церковь нередко объясняет свои промахи и откровенно неподобающие акции и скандалы. Речь в данном случае идет о церковном руководстве, об официальной администрации РПЦ, а не о православной Церкви, которая  представляет собой все сообщество верующих вне зависимости от их положения и религиозного статуса.
     Оставаясь в представлениях большинства населения сакрализованным религиозно-культурным институтом, свои самые серьезные изменения Церковь в России претерпела в основном не в советский, а в пост-перестроечный период. Не сумев оправдать ожиданий общества неким новым откровением или хотя бы укрепить островок надежды, РПЦ дошла до того состояния, когда главной ее проблемой стало сохранение авторитета. Впрочем, при утере религиозно-исповеднической доминанты, это совершенно естественно, т.к. церковь ‑ еще и организация, крупная общественно-хозяйственная структура, преследующая вполне материальные интересы. Однако, духовная потребность в самооправдании или, если угодно, самоутверждении никогда не пропадает ни у отдельного человека, ни у организованной светской структуры, вроде партии или корпорации. Не могла исчезнуть она и у РПЦ, которая, может быть, и незаметно для себя, транспонировала в 90-х годах прошлого века ее удовлетворение на уровень политических амбиций.
     Но где начинается политика, там заканчивается Царство Божие. Вот и получается, что согласно печальной общей тенденции к замене натурального суррогатом, РПЦ тоже под видом духовных ценностей высшего плана, утверждает ценности преходящего порядка ‑ коалицию «по интересам», идеологию единомыслия ради манипулирования массами - и прививает веру в свое «богоданное» право на власть над умами.
     То обстоятельство, что РПЦ прилагает сегодня заметные усилия, чтобы добиться максимальной поддержки у государства, совершенно очевидно. Государство же, которое представляет собой жесткую политическую оболочку без духовного наполнения, наоборот, испытывает острую нужду в идеологических аргументах, способных придать ему не силовой, а глубокий и реальный авторитет. Поэтому готовность православной церкви поступиться своими исконными ценностями ради укрепления общественно-политического статуса воспринимается светской властью как удачная возможность для обращения к глубинным истокам общественного сознания, основанным на религиозности. При этом, государству, конечно, все равно, что может произойти с религиозной потенцией общества, потому что оно воспринимает религию только как способ для достижения своих целей. Для Церкви же, как показала история, это губительно. Но, увы, не для той, которая носит сегодня имя Русской Православной, тоже использующей естественную человеческую склонность к религиозной вере для проведения в жизнь политической концепции  «особого пути».
     При таких условиях апеллирование к Конституции, здравому смыслу или чьему-то известному уже опыту совершенно бессмысленно: «Васька слушает, да ест». Попытки пробуждения сознания у миллионов людей извне, при нынешней степени равнодушия общества к таким «теоретическим» проблемам, к сожалению, вряд ли способны привести к положительному результату. Абсолютному большинству верующих и неверующих россиян уготована перспектива лишь реагировать на конкретные раздражители, вроде резкого тотального удорожания жизни или лишения привычных благ первой необходимости. Однако, так же радикально, как на исчезновение  материальных льгот, общество способно реагировать и на лишение его уютных мифов, которыми и характеризуется в основном комфортность жизненного пространства. Все сколько-нибудь значимые в последние годы проявления массового недовольства были связаны либо с прямой угрозой физическому существованию людей, либо с покушением на основы национальной и вероисповедной гордости.
     При таких особенностях российских общественных реакций государственные возможности для манипулирования обществом почти неограниченны. А неоценимые услуги, которые оказывает ему в этом РПЦ, способны рано или поздно сделать любую власть в стране, независимо от степени ее полезности для граждан и кричащих фактов некомпетентности, практически абсолютной. Какие-то продукты питания и первой необходимости для населения найдутся всегда, а ощущение своей причастности к «великой нации», а теперь и вместо «коммунистических идеалов» к «русскому православию», прекрасно заменит полное отсутствие культурной и духовной состоятельности.
     Вероятно, если бы в начале прошлого века не произошло почти  полного истребления большевиками носителей российской христианской традиции, то ничего подобного происходящему теперь нельзя было бы и представить. Современная «православная мифологема», усвоенная народным сознанием, принципиально отличается от той былой, христианской. Это хорошо заметно даже на примере материалов Предсоборного присутствия 1918 года, свидетельствующих о высокой степени осмысления Российской Православной Церковью своих места, роли и ответственности в жизни России. В наши дни ничего подобного появиться уже по определению не может. Ведь место христианской веры в обществе окончательно занято верой в православную идею, которая имеет с одноименной христианской конфессией разве что общие символы и обрядность. Но то, что РПЦ с согласия государства приняла на себя роль единственного идеологического источника и эксперта во всех областях жизни, оформляется на наших глазах в свершившийся факт.
     Отношения РПЦ и государства выстраиваются на экспансии новой державной идеологии, где для собственно православной веры, как российской христианской традиции, определено весьма скромное место. На данное время, это, фактически, только возможность исповедовать Слово Божие в среде близких и не подлежащее нарушению право самостоятельно изучать основы христианства. Вспомним, что эта новозаветная религия в своем основании исключительно нравственна и терпима ко всем проявлениям созидательной человеческой деятельности и религиозности. То есть, явление прямо противоположное большинству политических идеологий, которые исходят из уверенности в своей исключительности. Таковыми были и коммунистическая, и национал-социалистическая идеологии ХХ века; таковы все империалистические доктрины от североамериканской до евразийской, которым сегодня и противопоставляется принципиально не отличная от них православно-государственная. Увы, но даже по сравнению с инстинктивными идеологическими тенденциями периода перестройки, воцарение подобной основы единства РПЦ и Российского государства являет собой явный регресс, потому что происходит в соответствии с моделью религиозно-этнического обособления, свойственного малым и достаточно архаичным народам и культурам.
     То, что навязывание этой идеологии происходит внешне успешно, во многом объясняется нашей инертностью: ведь, российское общество проживает еще не столько «путинский», сколько «послеельцинский» период. Но рано или поздно последует реакция на события наших дней, которая совпадет, вероятно, с не самым устойчивым состоянием страны и общества. Поэтому нетрудно предположить, что поиск виновных в том, что в стране  прожиточный минимум не обеспечивает даже питания, что разница между материальным положением крупного чиновничества, включая «духовное руководство», и основной массой населения неуклонно растет, может оказаться стихийным. Судя по сходству нынешней ситуации с атмосферой в России накануне большевистского переворота 1917 года, бурное окончание сегодняшнего российского эксперимента было бы тоже не удивительным.
     Размышляя о государственно-церковном партнерстве, нельзя обойти вопрос о культурном влиянии РПЦ на светскую жизнь. Государственные и «белоклобучные» мужи постоянно говорят об огромном культурном вкладе российского православия в общественную жизнь народа. При этом называются и вполне конкретные дела: строительство Храма Христа Спасителя, духовная опека над армией, тюрьмами, больницами и детскими домами, сотрудничество в этом направлении с Министерством Образования, МВД, ФСБ, налоговой службой и прочими «адептами русского православия». Само собой, все это имеет место, а в некоторых случаях даже приносит отдельным людям несомненную пользу. Но речь идет не о естественной гражданской обязанности, которую подобает по совести исполнять и государственному учреждению, и частной фирме, а об особом вкладе формально отделенной от государства мощной религиозной корпорации, заявляющей о своей исключительности  почти  планетарного масштаба.
     Нет сомнений, что российский живописный, музыкальный или литературный мир осуществил уникальный вклад не только в российскую, но и в мировую культуру, качественно подняв планку стандартов вкуса, эстетики, самосознания человека вообще. Кроме того, только за советский период в истории остались навеки такие имена, как Шостакович и Щедрин, Слуцкий и Кедров, Дейнека и Корин. Вкладу же в российскую культуру отечественного православия после его истребления большевиками просто неоткуда было взяться. Даже такие личности, как философы Соловьев, Булгаков, Флоренский или писатель и проповедник Мень, личный вклад которых был сделан действительно в культуру России, а не служебную библиотеку закрытого ведомства, оставили после себя реальные ценности не соответствующие, а скорее конфликтующие с нынешней ценностной концепцией РПЦ.  Ужасающие же своей насекомообразностью чугунные церетелиевские ангелы в храме на Поклонной горе и бетонная декорация на месте белокаменного собора ‑ это не культура, а, в лучшем случае, как говорят сейчас, креатив. Равно как и понастроенные у каждого входа в метро торговые лавки Московской Патриархии в стиле часовен, и телевизионное транслирование совершения Таинства Преосуществления Святых Даров не прибавят людям духовности, зато помогут окончательно заменить уважение к святыням на ставшую уже привычной беспардонность.
     Культура, конечно же, понятие несравнимо более емкое, нежели видимое глазу и слышимое уху. Она включает в себя не одну лишь «материализацию» идей, но и то неуловимое, что вызывает в людях желание следовать означенным путем – постигать глубины наук, подобно Ломоносову и Ландау, стремиться к высокой степени проникновения в искусство мысли, вслед за Лихачевым, или стяжать светлость видения, как доступно было это Рублеву и Греку. Но пример чего являет нынешний «духовный авангард» нации? Пример туманного, в отличие от юкосовского  прозрачного, бизнеса,  дилетантского, в отличие от гавеловского, политического стиля – этакого политиканского лавирования на грани фола…  Не считать же, в самом деле, этическими и духовными ориентирами антисемитизм, насаждение эсхатологических фобий с ожиданием окончательной гибели Святой Руси и всего мира от рук заокеанских масонов. И не называть же донельзя своеобразное «богословие», оплоты которого разбросаны в диапазоне от Дугина до Кураева, вменяемой религиозно-философской основой.
     Естественно, возникает вопрос: а имелись ли у светской государственной власти альтернативы при избрании  идеологического стержня, без которого разумная культурная мобилизация народа со столь нестандартной судьбой, как россияне, просто невозможна? Разумеется! Национальная идеология могла быть органично оформлена на базе идеи просвещения, например, которого в одноименную эпоху Россия «благополучно» избежала. Не менее перспективной выглядела бы общенациональная консолидация вокруг искусства чистого бизнеса на основе традиций российского промышленничества и купечества. Можно было провозгласить общенациональной идеей глобальную экологическую или спортивную программу, рассчитанную на многие годы. Но «государственный мозг» счел, вероятно, ниже своего, а тем более, общенационального достоинства использовать в качестве цементирующей основы общественные будни, не подобающие «великой нации». И в соответствии с тягой к масштабности, принятой на территории «родины слонов», размахнулся на гораздо более солидный стяг, который достойно водрузить над делом возрождения великой державы.
     Надо сказать, ничего подобного новейшая история еще не рожала ‑ разве что идею построения принципиально бездуховного мира, созревшую в мозгу «самого человечного человека». Теократические Израиль или Саудовская Аравия не идут ни в какое сравнение по причине ветхозаветности и этнокультурной традиционности общественно-политических укладов. В России, которая бесспорно являет собой феномен, как Европы, так и Азии, обращение земной власти к религиозной методологии, а религии к стяжанию ценностей мирской власти аналогично явлению аннигиляции. Для пущей убедительности в том, что получается в результате подобных экспериментов, можно смешать в чае сахар с солью. Но пробовать получившееся пойло без опаски, мягко говоря, нежелательно…
     В свое время, когда обществу предлагалось поразмыслить о том, «что надо ложить в основу советской экономики», массы от неожиданности терялись в догадках, давая добро на все, что «клали». К чему это привело в итоге, мы осознаем только сейчас. Пришло время, и «вожди» озаботились гораздо более серьезной вещью – нашей культурой, основа которой не слишком ясна, но определена так же оперативно, как в конце 80-х ‑ с кондачка. Причину рискованных церковно-государственных опытов на живом народе, наверное, можно объяснить резкими колебаниями в России стереотипа представлений, что буквально за десятилетие вывернули наизнанку все предыдущие эталоны этически допустимого. Сегодня, как и в начале ХХ века, во всех без исключения слоях нашего общества опять наблюдается повышенный интерес к мистике. Склонность к сакральному антуражу видна не только в художественно-прикладном и концептуальном творчестве, кинематографе или массе дешевого развлекательного чтива, но и в более серьезных областях. В том числе и в политической деятельности, где вместо изучения исторического опыта и социальных закономерностей все более преобладает мифотворческий, вульгарно магический подход к историческому моделированию. Поэтому что достойнее насчитывающей две тысячи лет мировой  религии  могли избрать государственные неофиты от православия в качестве цементирующей общество идеологии? Тем более, что связь между сакральным и явным, как и вторичность материи, не вызывает теперь никаких сомнений, и более прочной основы, чем РПЦ, открыто заявляющей об обладании лишь ею «всей полнотой истины», просто трудно помыслить… Картина откровенно диковатая, конечно. Но неосознанное святотатство и предложения, и благосклонного принятия религии, как «текста» для всего этого театра абсурда, в данном случае произрастает не из ясности христианской веры, а из закомплексованности невежества светских и духовных «вождей».
     Многое указывает на высокую степень мистичности происходящего в наши дни. Но прозрение в мистическую сущность природы вещей и явлений дано далеко не многим. Зато в сами события по сценариям, надиктованным чьими-то глухими инстинктами, вовлеченными оказываются все – и виновники, и ни в чем не повинные.
 
Михаил Ситников
 
ГлавнаяО насАрхив вестникаАрхив новостейКонтактыАрхив вестника в PDF


Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100