ГлавнаяО насАрхив вестникаАрхив новостейКонтактыАрхив вестника в PDF
3/2005 АРХИВ ВЕСТНИКА

    Д.Б. Ломоносов
Повести былого
 Мы продолжаем публикацию глав из воспоминаний Дмитрия Борисовича Ломоносова. Полный текст его мемуаров  можно прочитать на сайте «Неизвестная война» http://ldb1.narod.ru .

Редакция

5. Техникум

      С началом учебы в техникуме в моей жизни наступил новый период.
      Ростовский Индустриальный техникум - «РИТ» - старейшее на Дону специализированное учебное заведение, созданное «по высочайшему повелению» в 1900 году, сохраняло многие традиции прежних времен. Учебный процесс там был организован как в вузах, во главу угла ставилась самостоятельность учащихся. Отношение преподавателей к студентам было уважительное независимо от возраста (обращение только на «Вы»). Техникум обладал прекрасной учебно-производственной базой - мастерскими, в состав которых входили механические цеха с токарными, фрезерными, строгальными, револьверными станками, кузнечно-прессовый цех с горнами и паровым механическим молотом, литейка с вагранкой и формовочным цехом, сварочный цех. Уже с первого курса начиналась учебная практика, навыки которой сохранились у меня на много лет. И если прежде в школу я ходил, как по необходимости, то в техникум - с удовольствием.
      Свою  стипендию (37 руб.), я отдавал тете, но, все же, «отстегивал» себе 1-2 рубля. Наконец-то я получил возможность, встречаясь с девушкой, хотя бы изредка угостить ее мороженым или пригласить в кино. На втором курсе я стал подрабатывать, получая заказы в учебной части техникума на вычерчивание иллюстрационных схем и плакатов. Это позволило мне, отдавая заработок тете, также утаивать некоторую часть на карманные расходы.
      В первый же день занятий преподаватель сообщил нам о том, что только что было передано по радио срочное сообщение: Германия напала на Польшу, Англия и Франция объявили войну Германии. Это значит, что началась большая война. Мы в то время не могли себе представить, насколько БОЛЬШОЙ она окажется.
      Нападение на Польшу не было неожиданным. Угрозы Польше со стороны Германии звучали уже давно. Газеты сообщали о концентрации германских войск вблизи польской границы. В памяти сохранились фамилии польских деятелей: Бека – министра иностранных дел, «мотавшегося» между Варшавой, Лондоном и Парижем в попытках найти защиту против усиливавшегося с каждым днем давления Германии с требованиями пересмотра границ «Польского коридора», обеспечивавшего Польше выход к Балтийскому морю и отделявшему от Германии Восточную Пруссию; Рыдз-Смиглы – военного министра.
      Далее время и события понеслись с невиданной скоростью.
      Не ожидая окончательного разгрома Польши, которая не могла противостоять мощи Германии, наши войска вступили на ее территорию под лозунгом присоединения западных областей Украины и Белоруссии и освобождения от капиталистического рабства их народов. К этому времени я, в значительной степени под влиянием моего друга Олега, в каждом официальном сообщении пытался найти скрытый смысл. И здесь мне представилось, что в действительности оккупация восточной части Польши диктовалась необходимостью отодвинуть линию соприкосновения с Германией от наших границ в преддверии неизбежного будущего столкновения.
       Что на самом деле происходило на присоединенных западных территориях, не было известно, приезжавшие оттуда военные хранили молчание, говорили, что рассказывать подробности им строжайше запрещено. Газеты же вещали о многочисленных проявлениях радости по поводу воссоединения с советскими свободными республиками и освобождения от власти польских панов и капиталистов. Иногда военные переодевались в штатское и, прогуливаясь по городу, поражали воображение ростовчан своим непривычным видом: длиннополые светлые пиджаки свободного покроя, штаны до колен, гетры, башмаки на толстой подошве, на голове береты или шляпы с пером.
      По радио и на концертных эстрадах зазвучал мелодичный вальс «Ждем вас во Львове». Всего текста не запомнил, только отрывок:  «….во Львове ремонт капитальный идет, шьют девушки новые платья…»
      Незаметно прошло сообщение о том, что наши войска, не встретив сопротивления, вернули Бесарабию, до того считавшуюся спорной территорией, незаконно оккупированной Румынией еще в ходе гражданской войны.
      «В соответствии с волей народов» Эстонии, Латвии и Литвы, они стали союзными республиками СССР. Эти события запомнились мне, благодаря весьма любопытным сообщениям радио и газет. Не гарантируя безусловную точность изложения этих событий, привожу сохранившееся в памяти. Началось с ультиматумов, предъявленных правительствам этих стран, в которых под предлогом проникновения многочисленных агентов западных стран, проводящих враждебную СССР деятельность, высказывалось требование о допущении советских войск на специальные военные базы. Обращало на себя внимание, что эти ультиматумы были предъявлены одновременно и написаны в совершенно одинаковых выражениях, как будто «под копирку». Так же одновременно в этих странах прошли многолюдные митинги трудящихся, на которых были приняты резолюции, требовавшие добровольного присоединения к СССР. И эти резолюции тоже  почти дословно повторяли друг друга. Далее оставалось лишь пойти навстречу требованиям трудящихся стран Прибалтики, что и произошло.
       Хотя официально ничего не было заявлено, всем казалось очевидным, что эти действия с нашей стороны были предприняты по согласованию с Германией, в соответствии с состоявшимся соглашением. Естественно, вслух говорить об этом было не принято.
      Начало войны с Финляндией тоже не было неожиданностью. Задолго до этого газеты писали о фашистской и антисоветской политике ее руководства, о связях с фашистской Германией. Граница, проходившая лишь в 40 км от Ленинграда, якобы, представляла серьезную угрозу безопасности городу – колыбели революции, тем более что постоянные провокации со стороны «белофиннов» требовали решительных действий. И в ответ на артиллерийский обстрел наших пограничных укреплений, как сообщалось в газетах, войска Ленинградского военного округа вступили на территорию Финляндии. 
       После недавно завершившихся победоносных конфликтов с могущественной державой – Японией, победа в войне с маленькой Финляндией (всего 4 млн. населения) при огромном количественном, качественном и моральном превосходстве Красной Армии  ожидалась если не через неделю, то, по крайней мере, через месяц. Но сообщения с фронта вызывали тревогу. Выяснилось, что Карельский перешеек превращен в мощную линию укреплений – «линию Маннергейма», состоящую из системы ДОТов, минных полей и проволочных ограждений. Железобетонные ДОТы, связанные системой подземных переходов и складов, оказались устойчивыми против артиллерийского обстрела и бомбардировок с воздуха. Красная Армия вынуждена была преодолевать эти укрепления, что вызывало большие потери сил и времени. Говорилось, что строительство укреплений линии Маннергейма осуществлялось с помощью и при участии Германии, Англии и Франции.
       Эти сообщения посеяли сомнения в непобедимости и могуществе Красной Армии. Обсуждая с Олегом сводки с финского фронта, мы не могли найти объяснения тому, что маленькая Финляндия успешно противостоит огромной стране, обладающей лучшей в мире армией и самым совершенным в мире вооружением. Олег высказывал недоумение, почему об этой системе укреплений узнали, только натолкнувшись на нее в боевых условиях, и почему нужно штурмовать ее «в лоб», если существовали незащищенные тысячекилометровые сухопутная и морская границы. В газетах военные действия назывались операциями Ленинградского военного округа, в то время как военные госпитали были переполнены ранеными и обмороженными настолько, что даже в Ростове под госпитали были заняты гостиницы. То же было в других городах. О действительных потерях наших войск не сообщалось.
      Перемирие было заключено лишь в феврале 1940 года. Запомнилось сообщение о том, что уже после подписания перемирия и опубликования условий завершения войны, которыми было предусмотрено окончание военных действий в 12 часов следующего дня, накануне наши войска штурмом взяли город Выборг. Непонятно, зачем нужно было штурмовать с неизбежным кровопролитием город, который и так по условиям перемирия передавался России.
      Итоги Финской войны «протрезвили» и высшее руководство страны. Вместо «первого маршала» Ворошилова Наркомом Обороны стал Тимошенко. Его нововведения сразу стали заметны даже нам, обывателям. На улицах военные при встречах стали отдавать честь, прикладывая руку к козырьку фуражки. Говорили, что в армии резко усилилась военно-спортивная подготовка. Олег, ходивший в форме артиллерийской спецшколы, заработал несколько нарядов вне очереди, по-рассеянности пропустив, не отдав чести, проходившего мимо командира.
     В двух кварталах от нашего дома находился штаб СКВО – Северо-Кавказского военного округа. Каждое утро мимо нашего дома следовали строем военные чиновники этого ведомства  заниматься вольными упражнениями и строевой подготовкой. Я выходил на балкон и с интересом наблюдал, как толстопузые майоры и полковники шагали по команде молодого инструктора лейтенанта. Естественно, нововведения не ограничивались только строевой и спортивной подготовкой. Говорили, что подверглись пересмотру все военные уставы, началось перевооружение войск.
       Война в Европе, тем временем, продолжалась. В газетах печатались сообщения о позиционных боях на противостоящих друг другу линиях Мажино и Зигфрида. Но основные военные события происходили на море, где германские подводные лодки безжалостно топили английские и французские транспорты, торговые суда и пассажирские корабли (газеты сообщали о потерях, выражавшихся в сотнях и тысячах «регистровых брутто-тонн»). Немецкая авиация совершала налеты на Британские острова, сообщалось о готовившемся морском десанте на побережье Англии.  Этот период впоследствии был назван «странной войной».
      Мне казалось, что немцы не решатся на войну на два фронта, и нам в ближайшие годы не угрожает их агрессия. Теперь, спустя шестьдесят лет, я отдаю должное прозорливости моего  друга Олега: он постоянно спорил со мной, утверждая, что не позднее, чем через год-два война с Германией, разрушительная и кровопролитная, станет неизбежной.
      Позиционное противостояние линия Мажино – линия Зигфрида вдруг взорвалось неожиданным ударом германских войск на неукрепленные границы Франции через Бельгию и Голландию. Мне даже тогда казалось необъяснимым, почему эти две малые страны, имея на востоке агрессивного и непредсказуемого соседа, не приняли никаких мер по укреплению своих границ.
        После капитуляции Франции в отношениях с Германией, казалось, ничего не изменилось: «дружба» продолжалась, газеты публиковали фотографии эшелонов с зерном, пересекающих демаркационную линию. Однако, как только немцы столь же стремительно захватили Югославию и Грецию, где ранее безнадежно застряли итальянцы, в воздухе как бы повисло напряжение, ожидание неизбежности скорой схватки. Это напряжение подогревалось действиями правительства во внутренней политике, направленными на «повышение дисциплины и производительности труда». Появились постановления, запрещавшие увольнения по собственному желанию, устанавливающие наказания за прогулы и опоздания вплоть до судебных приговоров к принудительным работам. Свободные переезды между городами были ограничены: железнодорожные билеты продавались только по предъявлению разрешительных документов.
     Появились новые военные звания: вместо комбриг, комдив, комкор, командарм, отличавшимися количеством ромбов на петлицах, были введены звания генерал-майор, генерал-лейтенант, генерал-полковник и генерал армии со звездами вместо ромбов; для младших командиров: ефрейтор, младший сержант, сержант, старший сержант и старшина.
     Последний предвоенный 1940 год. Евгений Умнов, муж Нюры - дочери тети Сони, окончив университет, уехал служить в Красную Армию в артиллерийскую батарею каких-то сверхмощных орудий на Западной Украине. За все годы войны эта батарея не выпустила ни одного снаряда по врагу, откочевывая все далее на Восток.
     Я перешел на второй курс техникума. В городе появились огромные очереди за хлебом, сахаром, макаронами, мукой. По поручению тети Сони после занятий в техникуме я ходил на фабрику-кухню (теперь здесь находится мясокомбинат). Там работал ее муж, Леонтий Михайлович, и для сотрудников выдавали обеды и продуктовые заказы. Особым почтением у нас пользовались копченые бараньи и свиные ребра, с которых срезано мясо. Однако мяса на них оставалось еще довольно для обгладывания, чем вся семья Файкиных занималась за ужином.
     Очень трудно приходилось моим сверстникам - студентам, жившим в общежитии. Стипендия (34 руб., а для отличников - 45 руб.) не могла обеспечить даже нищенское пропитание. Ходили подрабатывать в порт, куда и я несколько раз ходил из солидарности, однако не мог выдержать даже половины смены. Обедать ходили на рынок, где была дешевая столовая для возчиков: тарелка щей с «рубцом» и гречневая каша с салом стоили 15-20 коп. Неплохо кормили и в техникумовской столовой, но там было подороже, хотя давали в долг под запись в долговую книгу с удержанием из стипендии. 
      Весной 1941 года пришел приказ об изменении специализации техникума: из индустриального он стал авиационным. Я перешел на отделение «Монтаж самолетов».
      Второй курс техникума закончился с последним годом мирной жизни.
 
                                                                                               1941 год. Мне 16 лет

6. Начало войны

     Воскресение 22 июня 1941 года. По путевкам, полученным дядей Левой, я и тетя Соня поехали в однодневный дом отдыха. Вкусный и обильный завтрак был прерван донесшимися слухами: началась война. Сейчас это кажется странным, но в доме отдыха не было радиоприемника. Кого-то послали в поселок, и он, вернувшись, подтвердил, что выступал по радио Молотов с заявлением о нападении Германии на всем протяжении западных границ, включая границы с Финляндией и Румынией.
     В этот день, разумом понимая трагичность происходящего, я не мог знать, что началась война, которая оставит меня живым, но с глубокими душевными и физическими увечьями. Даже теперь, по прошествии шести десятков лет, я, вспоминая пережитое, с трудом осознаю,  что все происшедшее со мной в годы войны было наяву. Не верится и в то, что у меня хватило сил и здоровья все это перенести.
      Дом отдыха немедленно опустел. Мы вернулись домой. Тревога, казалось, висела в воздухе. В городе вокруг репродукторов, висевших на столбах, толпились люди, слушавшие периодически повторявшиеся сообщения и темпераментно обсуждавшие их.
     Вышедшие на следующий день газеты опубликовали постановления о всеобщей мобилизации военнообязанных мужчин в возрасте от 18 до 45 лет, об организации призывных пунктов, о введении карточной системы распределения товаров и продуктов. Только что сформированное Совинформбюро опубликовало первое сообщение с фронта. В нем говорилось о бомбардировках фашистской авиацией Киева, Севастополя и других городов, о достойном отпоре советских истребителей, сбивших десятки самолетов, о героическом сопротивлении захватчикам наших пограничников, во многих местах оттеснивших немцев на их исходные позиции.
     Я сразу же пошел в техникум. Нам объявили, что планировавшаяся поездка на уборку урожая отменяется, организовываются занятия по обязательному военному обучению по 100-часовой программе «Всевобуч», в здании техникума создается призывной пункт, на котором будет организовано дежурство студентов. В приказе директора техникума, вывешенном на доске объявлений, сообщалось о создании истребительного батальона, который будет нести дежурства во время воздушных тревог, участвовать в патрулировании улиц и в составе санитарных дружин.
     В городе не чувствовалось резких изменений в текущей жизни: пока фронт был еще далеко и немецкие самолеты сюда не долетали. Однако было введено обязательное затемнение и стекла окон оклеили крест-накрест бумажными полосами. Срочно оборудовались под бомбоубежища подвалы зданий. На стенах домов появились указатели к ближайшему укрытию. Во дворах и в скверах стали копать щели, которые, как показал последующий опыт, оказались более надежными при бомбежках, чем подвалы домов.
       Поползли слухи о том, что наши войска терпят сокрушительное поражение, все чаще звучало, передаваемое шепотом, слово «измена». В сводках Информбюро сообщалось о том, что на всем протяжении фронта идут тяжелые оборонительные бои с превосходящими силами противника, который несет большие потери в живой силе и технике, войска отходят на заранее подготовленные позиции. Высказывались предположения, что старая граница, имеющая мощные укрепления, будет рубежом обороны, на котором остановят наступление немцев.
      В начале июля передали по радио выступление Сталина, необычное по форме: «Братья и сестры, к вам обращаюсь я, друзья мои...». Из него стало известно, что уже потеряна Белоруссия, противником заняты многие города, и о разгроме врага «на вражьей земле малой кровью могучим ударом» уже не может быть и речи.
     Очень тяжелыми были дежурства на призывном пункте, открывшемся в техникуме: слезы и истерические крики матерей, звуки гармошки, песни и пьяная удаль, перемежающиеся со слезами, разновозрастных призывников, окрики командиров маршевых команд - вся эта суета до сих пор явственно жива в памяти.
      В августе линия фронта достигла уже Смоленска и Харькова. Начались воздушные тревоги, особенно по ночам. В свете перекрещенных лучей прожекторов иногда серебрился силуэт самолета, окруженный множеством облачков от разрывов зенитных снарядов, не причинявших ему вреда. Суетились наши истребители «ишаки» (И-16) и «чайки» (бипланы И-15), которым явно не хватало скорости и мешал зенитный огонь с земли. Иногда немцы сбрасывали небольшие бомбы, но массированных бомбардировок города пока не предпринимали. Самолеты-разведчики появлялись над Ростовом и днем, по ним, помимо зенитной стрельбы, открывалась оглушительная пальба из всех видов оружия - из винтовок и ручных пулеметов, что было очевидной бессмыслицей.
     К концу августа стало ясно, что вскоре линия фронта достигнет Ростова. Началась мобилизация на строительство оборонительных сооружений. В первых числах сентября, вскоре  после начала занятий, объявили о предстоящем выезде на рытье окопов и всего коллектива техникума. Отправились пригородным поездом в сторону Таганрога, на какой-то промежуточной станции выгрузились и долго шли пешком до места назначения. Помню названия двух деревень, в которых мы разместились в крестьянских избах: Баевка и Калмыковка.
     Работали на строительстве противотанковых рвов. Рыли в тяжелом глинистом грунте, налипающем на лопату, уставали от непривычно тяжелого труда. Однако преобладали бодрое настроение и чувство юмора: мы сочиняли и исполняли частушки, вывешивали шуточные плакаты: «Чтобы каждое рыло нарыло по пять кубометров на рыло!». Иногда над нами проносились немецкие самолеты, пугали пулеметными очередями и сбрасывали листовки, которые подбирать было строжайше запрещено. Любопытство пересиливало, и некоторые листовки я все же читал. Текст казался мне примитивным и не вызывающим  доверия.
     К концу сентября нас срочно подняли по тревоге и пешком, форсированным маршем, погнали к Ростову. Как впоследствии оказалось, мы были под непосредственной угрозой окружения.
     Линия фронта на некоторое время стабилизировалась по реке Миус под Таганрогом, который был захвачен немцами, и в 40 километрах западнее Ростова у армянского села Чалтырь и станицы Большие Салы. Орудийная канонада явственно слышалась в городе.
     Появились и первые потери среди студентов техникума. Однажды, не замеченный постами воздушного наблюдения (ВНОС), над городом низко пронесся немецкий самолет и сбросил несколько бомб. Одна из них угодила в кинотеатр и была причиной многих жертв. В техникуме не досчитались двух: Сашку Ханцева и его друга Леву. Сашка жил в общежитии, где я был частым гостем, хорошо пел, аккомпанируя себе на гитаре. Кто-то сказал, что они с Левой отправились в кино, это вызвало предположение о том, что они могли оказаться в числе погибших. Когда и на следующий день они не появились, мы отправились на поиски в морг, куда свозили всех погибших при бомбежке. Я спустился в большой погреб морга мединститута и среди множества обезображенных трупов обнаружил Сашку. Леву я не опознал, но и его потом нашли там же. Картина, впервые открывшаяся мне, до сих пор в памяти. Особенно запомнилась обнаженная женщина с лежащим на ее животе трупом ребенка с еще не отделенной пуповиной. То ли она рожала во время бомбежки, то ли произошел выкидыш ... Я долго не мог отделаться от страшного впечатления.
      Сводки Совинформбюро по-прежнему сообщали о планомерном отходе на заранее подготовленные позиции под давлением превосходящих сил противника и об огромных потерях, наносимых врагу упорным сопротивлением наших войск. Однако действительное положение на фронтах не могло быть скрыто пропагандистским прикрытием газетных публикаций. Тысячи раненых прибывали с фронта, и их рассказы раскрывали страшную правду о неумелом и бездарном руководстве войсками, недостатке и низком качестве вооружения, о попавших в окружение целых армиях, о полном господстве в воздухе неприятельской авиации.
       На вооружении пехоты - винтовки образца 1898/1913 года (знаменитые в свое время трехлинейки Мосина). Авиация: истребители И-16 с фюзеляжем, цельноклееным из березового шпона, со скоростью 450-500 км/час, против цельнометаллических Ме-109, имеющих скорость до 700 км/час, «летающие гробы» - тяжелые бомбардировщики ТБ-3, скорость полета которых 180 км/час. Танки Т-26, броню которых, по рассказам прибывавших с поля боя раненых, пробивали крупнокалиберные пулеметы. Новейшие быстроходные БТ-6, Т-34 и КВ могли бы быть успешно противопоставлены немецким, если бы их было побольше… Артиллерия, качественно не уступавшая немецкой, но на тихоходной тракторной тяге. Большая часть вооружения, как говорили прибывавшие с фронта, была потеряна в первые же дни войны близ новой границы. Армия, обезоруженная технически, была обезглавлена кадрово довоенными чистками. Помимо  наиболее образованных маршалов Тухачевского и Егорова, были уничтожены почти все командующие армиями и командиры корпусов, большинство командиров дивизий и полков. В результате, всего за три с небольшим месяца линия фронта откатилась от Вислы до Москвы и Ростова. Это было похоже на настоящий разгром, в чем немцы были уверены, и эта их убежденность в уже достигнутой победе, на мой взгляд, явилась источником их последующего поражения.
      Город готовился к предстоящей обороне. Улицы перегораживались баррикадами, подвалы домов оборудовались под убежища (окна закрывались мешками с песком, настилались полы и устраивались нары). Во дворах рылись траншеи и щели. В подвале нашего трехэтажного дома была котельная с котлом парового отопления. Этот подвал был оборудован под коллективное убежище. Туда мы спускались во время воздушных тревог, участившихся в августе-сентябре.
     Официально эвакуация не была объявлена, но некоторые предприятия закрывались, их оборудование грузилось в вагоны и отправлялось куда-то на Восток. Через город тянулись колонны беженцев на конных повозках, на телегах, запряженных волами. Шли пешком утомленные дальней дорогой, удрученные люди. Большинство – евреи, составлявшие значительную часть населения восточной Польши и Белоруссии. 
     Эвакуировался и техникум. В конце сентября личный состав техникума выехал сначала в Георгиевск, затем в Баку, где был объединен с Бакинским Авиационным техникумом. Как позднее выяснилось, уехали далеко не все, менее половины студентов и преподавателей. Занятия в техникуме прервались, но продолжали работать мастерские, выполняя заказы военных. Из преподавателей и студентов, оставшихся в городе, была составлена дружина, которая под командой военрука техникума – пожилого отставного полковника авиации (на петлицах гимнастерки остались следы от четырех «шпал») выполняла ночные дежурства на территории и в зданиях. Периодически и я ходил дежурить, наблюдая с крыши за дуэлями городских средств ПВО с немецкими самолетами, которые облетали город, но бомбили его мало, лишь изредка «роняя» несколько бомб. Воздушные тревоги ночью объявлялись почти ежечасно, сопровождаясь стрельбой зенитных батарей и эрликонов. Казалось, что, освещенные перекрещивающимися лучами прожекторов и сплошным ковром разрывов снарядов, самолеты должны быть сбиты, но они почему-то оставались невредимыми. Запомнилось, что при каждом таком налете немецкой авиации с земли взлетали сигнальные ракеты, указывающие цели.
     Уехала и артиллерийская спецшкола, и с ней мой друг Олег, с которым мне более не пришлось встретиться. Впоследствии доходили слухи, что учащихся старших классов спецшколы срочно переаттестовали в младших командиров, навесили им по два треугольника в петлицы (командир отделения, в дальнейшем - младший сержант) и отправили на фронт командирами расчетов противотанковых пушек, где большинство из них погибло. 45-милиметровые противотанковые пушки обычно выдвигались на передний край обороны в боевые порядки пехоты для стрельбы прямой наводкой; уцелеть при отражении танковой атаки почти не было шансов.
     По вечерам у нас собирались соседи: многочисленная еврейская семья Райкиных, занимавшая несколько комнат на нашем этаже, и армянская семья Михаила Ивановича Попова (Бабаяна), интеллигентного армянина, бывшего владельца дома, в котором до революции помещались меблированные комнаты. В дискуссиях о положении в тылу и на фронте все приходили к выводу, что война уже проиграна. Говорили, что не следует доверять официальной пропаганде о якобы чинимых немцами зверствах, они - цивилизованный европейский народ, принесший миру огромные культурные и научные достижения. Немецкая философия составляет значительную часть мировой гуманитарной культуры, что никак не может быть совмещено с приписываемым им варварством. Их огромное превосходство над Красной Армией в тактике, технике и вооружении также свидетельствует об этом. Как и соседи, мои родственники считали, что война, безусловно, уже проиграна, поэтому они решили остаться в городе, если он будет захвачен. Я же, напротив, был убежден, что немцы не смогут победить в войне. Даже если Красная Армия будет окончательно разбита и откатится до Урала, немцам не удастся удержать захваченную огромную территорию, для этого им просто не хватит войск. Райкины, все же уехали вместе с Автодорожным техникумом, в котором работал преподавателем глава семьи Марк Моисеевич.
    Мне очень не хотелось оставаться, но меня не отпускали, да и я не проявил настойчивости, не считая возможным оставить семью, которая кормила и одевала меня несколько лет.
      Уже к середине октября наступили небывалые в тех местах морозы. В Ростове, где обычно зимой снег держался не более двух-трех дней и стаивал, образуя на улицах и тротуарах мокрую кашу, такие низкие температуры не отмечались за все годы метеорологических наблюдений. Замерз Дон, никогда ранее не замерзавший. Через город сплошной колонной потянулись отступающие войска, обозы, беженцы. Звуки артиллерийской канонады приблизились настолько, что можно было разобрать отдельные выстрелы и разрывы снарядов. Фронт приблизился к окраине города, стали доноситься звуки пулеметных и автоматных очередей.
     Магазины и продовольственные склады открыли, разрешив разбирать все, что там еще оставалось. В течение одного-двух дней все было разграблено. Помню комичную картину: сгорбленная старушка катит перед собой, не имея сил нести, круг сыра.
    Настала ночь, когда автоматная и винтовочная стрельба, взрывы гранат и мин покатились по улицам города. Эту ночь все население нашего дома провело в котельной. В паровом котле, спустив из него воду, жгли топку, чтобы не замерзнуть, благо запасов угля было достаточно. К утру все стихло. Началась оккупация.
     Утром, не сказав ничего Файкиным, я через двор и черный ход вышел в город. Дошел  по главной улице до Буденовского проспекта, выходившего на понтонный разводной мост через Дон, разрушенный отступающими войсками. Перешел через широкий проспект, что оказалось очень рискованным - впервые услышал, как свистят пули. На проспекте - разбитые снарядами автомашины, окруженные трупами. На крутом спуске к Дону и на берегу горели дома и припортовые склады, от гостиницы «Дон», стоявшей на набережной, остался лишь дымящийся скелет. Немцев мало: иногда проходили с деловым видом офицеры в серых шинелях с меховыми воротниками, в фуражках с наушниками, проезжали бронированные автомобили с солдатами. Домой я возвращался боковыми улицами, кругом виднелись следы ночной перестрелки, много трупов красноармейцев, были и гражданские, в том числе дети... Больше я таких вояжей не предпринимал. Домашними мое кратковременное отсутствие осталось незамеченным.
      Ночью начался интенсивный артиллерийский обстрел города с левого берега Дона. Наши во всю палили по городу, не различая целей, которые и невозможно было выделить среди плотной городской застройки. Так я впервые познакомился с боевой тактикой наших командиров: как только населенный пункт, будь то крупный город или маленькая деревушка, захватывался противником, он вместе с его жителями превращался в цель, подвергаемую безжалостной бомбардировке авиацией и обстрелу из всех видов оружия. Не принималось во внимание, что при этом жертвами становились местные жители в большей степени, чем захватившие населенный пункт вражеские войска.
     День за днем мы проводили в подвале, изредка поднимаясь к себе на третий этаж, посмотреть, не пострадало ли что-нибудь при обстреле. Однако, Бог миловал: снаряды попадали в соседние дома, один из них загорелся, и я помогал его тушить, но наш дом остался неуязвимым. Удивительно, но впоследствии, когда через Ростов дважды прокатился фронт и вокруг был разрушен почти весь квартал, наш дом опять уцелел. Немцы нас не трогали, и о том, что происходило в городе, нам не было известно. Один раз в парадную дверь, запертую на засов, раздался громкий стук. Открыли: стоят два вооруженных автоматами явно нетрезвых солдата, требуют, чтобы их впустили. Поднялись на второй этаж в комнату женщины, открывшей им. Увидели патефон с пластинками, стали его заводить, потанцевали под патефонную музыку, затем, забрав патефон с пластинками и два куска мыла, удалились. Все жильцы дома с опаской ждали их повторного визита, но такого больше не повторилось.
     Так проходил день за днем под непрекращавшимся обстрелом, пока не случилось чудо: кто-то закричал через закрытое мешками подвальное окно: «Выходите, наши пришли!»
     Действительно чудо! Ведь с начала войны еще не было случаев освобождения от оккупации крупных городов, поэтому известие о появлении в Ростове наших бойцов казалось невероятным счастьем. Выскочили на улицу: на самом деле, идут, одетые в полушубки и валенки, розовощекие от мороза веселые красноармейцы. Им навстречу выбегают женщины с тарелками, на которых возвышаются горки блинов, смазанных патокой. (Перед оккупацией на железнодорожной ветке, проходящей по берегу Дона к припортовым складам, стояли две цистерны, заполненные патокой. Естественно, ею успели запастись многие обитатели нашего  переулка).
     Оказалось, что с флангов и через Дон по тонкому льду немцев, неожиданно для них, атаковали свежие, скрытно подведенные свежие части. По сравнению с отступавшими через город войсками, одетыми в заскорузлые от осенней окопной грязи шинели, пилотки, обутыми в разбитые башмаки с обмотками, крепкие молодые ребята в новеньких полушубках представляли разительный контраст. Немцы оставили город без сопротивления, опасаясь окружения, столь неожиданным для них оказалось это контрнаступление. В связи с морозами, их авиация почти бездействовала и разведка с воздуха не производилась. К тому же, они не позаботились об укреплении своего переднего края, вероятно, считая, что не следует ожидать контратаки от деморализованных и разбитых при отступлении армейских частей, лишенных средств для форсирования широкой водной преграды.
     Фронт снова откатился к Таганрогу, на прежнюю линию обороны у реки Миус, а севернее Ростова -  еще далее на Запад, к линии Барвенково-Лозовая. Кинохроника тех лет демонстрировала дороги отступления, заваленные брошенной немецкой техникой.
    Удивительно, но современная печать почти не упоминает об этом, практически, первом успешном (если не считать удачно проведенную Жуковым операцию под Ельней, имевшую значительно меньшие масштабы) контрнаступлении наших войск, хотя это произошло еще до того, как немецко-фашистские войска были разбиты под Москвой.
     За семь дней оккупации немцы успели, однако, хорошо «наследить»: начав обычные для них еврейские погромы, они принялись сначала за состоятельных евреев, которые пропали без вести: частнопрактикующие врачи, портные и ювелиры, пропал известный всему городу своей рыжей шевелюрой и привычкой зимой и летом ходить в пиджаке и рубашке с отложным воротом, выпущенным на отвороты пиджака, директор ДГТФ (Донская государственная табачная фабрика - папиросы «Наша Марка»). В подвалах здания НКВД, где разместилось Гестапо, обнаружено было много трупов тех, кого арестовали по подозрению в принадлежности к коммунистам и комиссарам. На улицах немецкие солдаты, экипированные «не по сезону», отбирали теплую одежду и меховые шапки, сопротивлявшихся избивали, иногда и убивали. От прежних представлений о цивилизованности немцев и неверия в правдивость нашей пропаганды о чинимых ими зверствах не осталось и следа.
     Город после освобождения стал возрождаться к нормальной жизни. Довольно скоро появилось электричество, паровой котел в подвале нашего дома мы сами заправили водой, принесенной с Дона. 
     Я отправился в техникум. Выбиты стекла, явные следы грабежа. Разрушений нет, оборудование мастерских уцелело. Висит объявление: техникум будет функционировать, назначен новый директор Любарский, всем студентам, сотрудникам и преподавателям предлагается собраться в назначенный день, будут объявлены планы восстановления и перехода к учебе. Всем, кто мог, предписывалось принять участие в восстановительных работах. Составлялись списки студентов, формировались учебные группы.
Вместо уехавших преподавателей появились другие: старые инженеры, по возрасту уже не работавшие, и инженеры с авиаремонтного завода, организованного на базе учебных мастерских РИИЖТ’а (Ростовский институт инженеров железнодорожного транспорта). 
     Стали выходить газеты, заработали кинотеатры. Из газет и кинохроники стало известно, что на остальных участках фронта положение не меняется к лучшему: Ленинград в кольце окружения, мелькают названия подмосковных городов, где идут ожесточенные бои: Тула, Клин, Истра, Можайск, Яхрома, Волоколамск. Сообщали о действиях партизан в Московской области.
     В такой обстановке, когда со дня на день ожидалось падение Москвы и Ленинграда, неожиданное сообщение о состоявшемся 7 ноября параде на Красной площади произвело очень большое впечатление, у людей снова появились надежды на лучшее. Оказалось, что немцев не только под Ростовом разбили, но и их планы захватить обе Российские столицы потерпели неудачу. Их наступление остановлено, и можно ожидать, что и здесь они будут разбиты.
     Многократно передавали по радио и напечатали в газетах речь Сталина на параде и его доклад на совещании, посвященном ноябрьскому празднику, состоявшемся на станции метро «Маяковская». В этих выступлениях, наряду с признанием тяжелого положения на фронтах, впервые появились признаки существования какого-то стратегического плана дальнейшего ведения войны.
      В начале декабря мы узнали о контрнаступлении под Москвой, завершившимся еще  более значительным поражением немецких войск, несмотря на их существенное превосходство над обороняющимися. Безусловно, успеху способствовали климатические условия. Немцы не были готовы к ведению наступательных операций при таких необычных морозах: самолеты с двигателями водяного охлаждения не имели устройств для запуска при низких температурах, не заводились и двигатели танков, зимняя одежда солдат не защищала их от холода.
      В техникуме в одном из корпусов разместился сборно-пересыльный пункт. Во время дежурств я часто и подолгу разговаривал с бойцами и командирами, возвращавшимися на фронт после легких ранений (тяжело раненые в Ростове не оставались, а отправлялись в далекий тыл). Из этих разговоров у меня сложилось представление о том, что к этому времени многие высшие руководители Красной Армии (командующие фронтами и армиями) растерялись и потеряли инициативу, которую постепенно перехватили выдвинувшиеся в процессе отступления командиры корпусов, дивизий, полков, вытеснившие с постов командующих фронтами героев гражданской войны, закосневших в прежних приемах и методах руководства войсками. Позднее, в конце 1942 года, я прочитал в журнале, а затем увидел на сцене пьесу А. Корнейчука «Фронт», в которой, уже в подтверждение официального признания этого явления, проводилась идея несоответствия представлений, унаследованных из опыта гражданской войны, новым условиям.
      Занятия начались в обстановке прифронтового города. Над городом в течение суток многократно появлялись немецкие самолеты, тревоги, сопровождаемые ревом сирен, объявлялись по несколько раз ночью и днем. Массированных бомбардировок не было, но отдельные бомбы падали в разных концах города. Каждый день, встречаясь в аудиториях, прежде всего, обменивались сведениями о том, где «упало», какие принесло разрушения и сколько жертв. Неподалеку от нашего дома на Буденовском проспекте бомба прошила все перекрытия и взорвалась в подвале - бомбоубежище, погибли все, кто там скрывался во время тревоги. Как и раньше, в городе слышна была  дальняя канонада.
      Близость фронта ощущалась острее, чем до оккупации. Гостиницы и многие школы превратились в госпитали, переполненные ранеными. Через город проходили колонны войск: свежие части направлялись к линии фронта, потрепанные в грязных шинелях с изможденными лицами - с передовой - на переформирование. Встречались обвешанные оружием бойцы, приезжавшие с фронта по различным делам или отпущенные на несколько дней в увольнение. Разговоры с ними позволяли получить представление о положении на передовой: несмотря на превосходство немцев в вооружении, уже не было прежних панических настроений, появилась уверенность в том, что врагу может быть дан достойный отпор. Косвенно это подтверждалось в звучании строевых песен, доносившихся с разных сторон от проходивших по улицам маршевых колонн. Наряду с довоенными строевыми песнями: «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед…», «Дальневосточная, даешь отпор, Дальневосточная, смелее в бой!…» возродились (через мобилизованных старослужащих) песни Первой Мировой и Гражданской войн, часто ухарски-залихватские, например,
       Запевала: Распустила Дуня косы, а за нею все матросы.
       Хор подхватывает с присвистом: Э-э-эх, Дуня-я, Дуня – ягодка моя!
       Из новых песен часто звучала с трагическим оттенком: «…Белоруссия родная, Украина золотая, ваше счастье молодое мы своими штыками защитим…»
     Нам выдали удостоверения, свидетельствующие о том, что студенты техникума освобождены от мобилизации (имеют бронь), что было важно, так как в начале 1942 года подлежали призыву уже мои одногодки. На улицах иногда устраивали проверки документов, и тех, кто по возрасту подлежал мобилизации, сразу же загоняли во двор военкомата, и, после проверки, отправляли на пересыльный пункт, не дав даже собрать вещи. В городе почти не осталось мужчин призывного возраста (работавшие на заводах вместе с предприятиями были в эвакуации). Когда мы группой ходили по городу, нас нередко провожали недоброжелательные взгляды женщин: здоровые парни, а не на фронте, как их мужья и сыновья.
     В техникуме мастерские начали выполнять оборонные заказы. Я, получив специальный пропуск, разрешающий ходить по улицам после «комендантского часа», вечером по 4 часа работал сначала на сверлильном, затем на фрезерном станках: обрабатывали русские трехгранные штыки.
     Весной 1942 года, особенно после неудачного наступления наших войск на Харьков, положение заметно обострилось. Начали усиленно строить оборонительные сооружения в непосредственной близости к городу и на его окраинах. Участились налеты авиации, хотя массированных бомбардировок немцы пока не предпринимали.
     В мае, раньше обычного срока, прошли экзамены; сдав их успешно, я перешел на четвертый, последний курс. По поводу проведения очередной производственной практики ничего не было известно: заводы, ранее служившие учебно-производственной базой техникума, эвакуированы на Восток, студенты и преподаватели ежедневно выходили на строительство оборонительных рубежей на окраинах города,
     В конце мая моя двоюродная сестра Нюра, не сказав ничего родителям, уехала в неизвестном направлении, взяв с собой дочку  Галку. После отъезда в Армию ее мужа Евгения отношения Нюры с родителями обострились до враждебности.  В 1976 году в Ростове я встретился с соседом по квартире Райкиным М.М., который был уверен в том, что этот внезапный отъезд Нюры послужил причиной гибели ее родителей. Зная, что железная дорога в тыл уже перерезана немцами, они до последнего часа откладывали бегство из города, надеясь на возможное возвращение Нюры.
     В начале июня налеты немецкой авиации участились, а 8 июня началось немецкое наступление на всем Южном фронте, завершившееся потерей почти всего Северного Кавказа. В Ростове в этот день немцы предприняли впервые массированную бомбардировку города. Весь день над городом «висели» немецкие самолеты, сначала проходя на большой высоте, затем снижаясь и сбрасывая фугасные и зажигательные бомбы. Сбрасывали также куски рельсов, пустые бочки, кассеты от зажигательных бомб, которые, падая, создавали оглушительный вой, усиливая панику. Основные удары наносились по железнодорожным путям, опоясывающим город, мостам, вокзалу, зенитным батареям. Город горел, разрушениям подвергались целые кварталы. Количество жертв уже невозможно было сосчитать, неубранные трупы валялись по улицам.
      В этой обстановке дирекция техникума приняла решение о выезде, якобы, на сельскохозяйственные работы (официально эвакуация населения не была объявлена). Думаю, что это было вызвано невозможностью ее обеспечить (единственный, чудом еще уцелевший железнодорожный мост беспрерывно бомбили, перевозочных средств через Дон не было). Не помню точно, кажется, 10 или 12 июня нам было предписано явиться с вещами на вокзал.
     Тетя Соня пошла провожать меня, несмотря на почти ежечасно объявляемую тревогу. Сцену прощания не могу забыть. Мы оба понимали, что расстаемся навсегда. Она бросилась мне на грудь со словами: «Прости меня за все, я знаю, что часто была к тебе несправедлива...» Дала мне довольно крупную по тем временам сумму денег (700 или 800 рублей), что в дальнейшем меня очень поддержало.
     После долгого ожидания, периодически прерываемого тревогами со спуском в бомбоубежище, погрузились в вагоны и под свист бомб, грохот зенитных орудий и лай эрликонов переехали на левый берег Дона по все еще целому мосту, который был разрушен через несколько часов после этого. Вероятно, наш эшелон был последним, покинувшим Ростов.
     С этого времени начался мой самостоятельный путь в жизни.
    Потом я узнал, что после разрушения железнодорожного моста переправа через Дон отступающих войск и беженцев была перенесена в армянскую часть города - Нахичевань. Здесь Дон разделяется на два рукава, обтекающие Зеленый остров, их в два приема преодолевали, кто вплавь, кто  на лодках, поливаемые с воздуха пулеметными очередями. Из-за большого скопления народа и неизбежной в таких условиях паники число жертв было очень велико. Не исключено, что именно там нашли свою гибель тетя Соня и дядя Лева.
     На пути от Ростова к Батайску с высокой насыпи, по которой пролегал железнодорожный путь, мы из раздвинутых дверей теплушек с непередаваемой тоской смотрели на город, окутанный дымом, сквозь который пробивались огни пожаров. Вдоль насыпи среди многочисленных воронок от авиабомб, лишь слегка защищенные наспех насыпанными брустверами, располагались зенитные батареи, ведущие непрерывный огонь. В незначительном отдалении от них виднелись землянки, помеченные флажками с красным крестом, рядом с ними лежали тела убитых… Мы, еще «не нюхавшие пороха», поражались мужеству артиллеристов.
 
(Продолжение следует)
 
ГлавнаяО насАрхив вестникаАрхив новостейКонтактыАрхив вестника в PDF


Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100