Продолжение. Начало в №№ 1-4.
Ломоносов Д.Б.
Повести былого
8. Начало армейской службы
Наступил очередной крутой поворот в моей жизни.
Пересыльный пункт занимал помещение какого-то духовного назначения, возможно, раньше здесь была мечеть. Два длинных зала со сводчатыми высокими потолками загромождены трехэтажными нарами, между которыми оставался такой узкий проход, что при команде «Подъем!» все население нар не могло в нем разместиться. Да и на нарах было так тесно, что я предпочел спать на доске, перекинутой через проход между нарами. Естественно, «дух» стоял такой, что, как говорится, топор повиснет. Солдаты, отбывшие курс лечения в госпиталях и признанные годными к продолжению дальнейшей службы, долго не задерживались, вскоре из них комплектовались маршевые роты и, получив новое обмундирование, каски, лопатки, котелки, винтовки, противогазы и подсумки, они строем уходили на вокзал. Большинство же были мобилизованными по очередному призыву, главным образом из сельских районов Татарии. Обутые в лапти, надетые на длиннющие онучи, с огромными «сидорами», они казались ужасно бестолковыми. Многие из них плохо понимали по-русски, совсем не понимали команд. Целыми днями они молча сидели на своих местах на нарах, часто распаковывая свои «сидора» и принимаясь за еду (лепешки, сыр и вяленое мясо или сушеная рыба), чем возбуждали зависть и болезненное ощущение голода у остальных. Их иногда вызывали на площадь, где проходили построения, окриками и толчками пытались сформировать некоторое подобие строя и тоже отправляли на погрузку в вагоны для следования в запасные полки, где им предстояло обучаться военному делу. Обмундирование они не получали.
Недели через 2-3 настала и моя очередь. Я попал в небольшую команду из студентов, выпускников школ, учителей, библиотекарей. Нас построили, выдали сухой паек и отправили на вокзал, там посадили в теплушки, и поезд тронулся. Только на станции Хлебниково под Москвой от встречавшего нас старшего лейтенанта мы узнали, что направлены на учебу в минометно-пулеметное училище.
По прибытии нас поместили на неделю в карантин, а затем вызвали на военно-медицинскую комиссию. В холодной комнате дощатого барака лазарета нам приказали раздеться догола и по очереди вызывали на осмотр. Настала моя очередь. Представ обнаженным перед глазами комиссии, я выглядел довольно жалко: худой настолько, что рельефно выступали все кости скелета, покрытый серой «гусиной» кожей, дрожащий от холода. Мне сразу предложили выйти, и затем сообщили: отчислен вследствие общей физической недоразвитости.
Из училища меня направили в Краснополянский райвоенкомат, куда я добрался на попутной машине. Сдал документы, посидел некоторое время на деревянном крылечке одноэтажного домика военкомата, греясь не весеннем солнышке. Вскоре меня вызвали и вручили направление в пересыльный пункт, который находился на подмосковной станции Раменское, рассказали, как туда добираться, и я отправился в путь самостоятельно.
В Раменском - заполненный народом двор, многие в военной форме - выпущенные из госпиталей, остальные - в гражданской одежде, все собираются группами, обсуждают возможные назначения. Говорят, что хорошо, если пошлют в артиллерию, там больше шансов выжить, плохо, если в пехоту, совсем плохо - в танковые войска. В казарме - длинном одноэтажном бараке - те же нары, правда, двухэтажные, теснота и духота. Кормили плохо. Курильщики страдали от отсутствия табака, дневная порция позволяла завернуть лишь 4-5 самокруток. Я, некурящий, сначала отдавал свой табак, затем, заглушая голос совести, менял его на дневную порцию сахарного песка.
После нескольких дней ожидания я получил направление в Ковров, в запасный кавалерийский полк. Почему меня сочли пригодным для службы в кавалерии, можно только гадать. Впрочем, возможно, сыграли роль мои злополучные краги, придававшие мне вполне кавалерийский вид? В Коврове находилась 1-я Запасная кавалерийская бригада, готовившая пополнение людьми и лошадьми для действующих семи кавалерийских корпусов, в которых к тому времени были сведены все кавалерийские дивизии. Бригада состояла из двух полков: первый размещался в лагере в пригороде у железнодорожного разъезда Федулово, второй - в черте города. Мне надлежало явиться во второй полк. Было и любопытно, и страшновато, однако я с нетерпением ожидал встречи с лошадьми, которых раньше видел только запряженными в телеги и один раз на скачках на ипподроме.
Явился в полк. Из проходной меня провели в штаб, где я получил направление в карантинный эскадрон. После бани я расстался, наконец, со злополучными крагами, надел на себя военные гимнастерку, штаны, сапоги, получил «арматурную карту», в которой было записано все полученное мной военное имущество. В дальнейшем туда же запишут шинель, лопатку, котелок, противогаз, карабин и подсумки.
Карантинный эскадрон находился на месте, отведенном для химполигона. Это был участок соснового леса с вырытыми на полянках небольшими землянками. Где-то за деревьями беспрерывно раздавались пулеметные и автоматные очереди. Оказалось, что в городе находится большой оружейный завод, а недалеко от нас - полигон, на котором испытывают перед отправкой отдельные экземпляры от каждой партии вооружения.
Начались будни, наполненные до отказа. Предстояло научиться многому, ранее мне совершенно не известному. Как ухаживать за конем: ежедневно чистить щеткой со скребницей «в семь кругов», следить за состоянием копыт, кормить и выгуливать; как седлать и расседлывать, изучив конструкцию седла. Конная выездка требовала овладения многими физическими навыками и первое время давалась мне огромным трудом: до кровавых мозолей стирались внутренние поверхности бедер, то, что по-кавалерийски называлось «шлюз».
Радиодело, к началу курса изучения которого я опоздал, давалось мне несравненно легче, уже через несколько дней я принимал и передавал закодированные тексты наравне с другими. Кроме всего этого, требовалось изучить телефонное дело, уставы (караульной службы, дисциплинарный, боевой устав кавалерии), выкладываться на занятиях по строевой подготовке в пешем и конном строю, вольтижировке, рубке лозы, стрельбе и многому другому.
Все это проходило на пределе моих физических возможностей. Забравшись вечером на нары, я немедленно погружался в сон без сновидений, и, казалось, сразу же просыпался при команде «Подъем!» Впрочем, не просыпался, а механически поднимался, приходя в себя уже со скребницей и щеткой в руках рядом с конем, не помня, как в строю дошел до конюшни.
Помимо непосильной физической нагрузки меня угнетала сама постановка армейской жизни. Солдат переставал быть человеком, так как ни одной минуты в течение всего дня он не принадлежал себе. Все действия, включая физиологические потребности, выполнялись по команде. Однако ко всему привыкаешь. И я постепенно втянулся в ритм военной жизни, за четыре месяца пребывания в Коврове научился прилично владеть конем, выполнял норму радиста третьего класса, работая на ключе, даже получил звание отличника боевой и политической подготовки и был избран комсоргом эскадрона (еще в Казани я «восстановился» в комсомоле).
Летом 1943 года на фронте происходили уже необратимые изменения в нашу пользу. Немцы постепенно отступали на Запад, была прорвана блокада Ленинграда, освобожден Крым. Началась Курско-Белгородская операция. Вскоре нам торжественно зачитали Приказ Верховного главнокомандующего, посвященный успешному завершению боев на Курской дуге и сообщение о том, что впервые будет произведен салют в честь этой победы.
В июле полк сформировал маршевые эскадроны. Отправке на фронт подлежали почти все сабельные эскадроны и несколько сотен лошадей. Наш полуэскадрон еще не был достаточно подготовлен и участвовал только в погрузке «конского состава». Уехал на фронт и мой конь Авертин, к которому я не на шутку привязался. Он, только лишь я входил в конюшню, приветствовал меня радостным фырканьем, а как только я подходил к нему, проверял содержимое кармана. Там иногда лежала предназначенная для него ложечка сахарного песка, завернутая в лист подорожника. Взамен выбывших лошадей прибыло пополнение из Монголии. Не приученные к конюшне, они стояли снаружи, привязанные к коновязи, дергали недоуздки и никого к себе не подпускали. Однако они оказались очень выносливыми и неприхотливыми, могли вполне обходиться без овса, удовлетворяясь соломой, а то и ветками кустарника.
9. На фронт
В конце августа настал и наш черед готовиться к отправке на фронт. Медицинская комиссия признала меня вполне пригодным к службе. Надо сказать, что даже при тыловой норме довольствия и при сверхтяжелой физической нагрузке, я чувствовал, что по сравнению с казанским периодом жизни очень окреп и стал здоровее.
Мы отправлялись на фронт без коней, они еще не были полностью объезжены. Погрузились в эшелон, в ставшие уже привычными теплушки. В эшелоне не было полевой кухни, поэтому проблемой было превращение сухого пайка - концентрата каши или супа - в готовое блюдо. Пользуясь тем, что поезд шел медленно, с длительными стоянками, солдаты около вагонов разжигали костерки из собранных вокруг щепок. Когда раздавалась команда "По вагонам!" приходилось срочно затаптывать костерки и забирать недоваренную кашу.
Несколько дней ехали на Запад, наконец, достигли местности, только что освобожденной от врага. Поезд шел по только что восстановленным путям, встречались временные деревянные мосты, наспех сооруженные рядом с взорванными. Чувствовалось приближение прифронтовой полосы: еще дымящие сгоревшие постройки, разбросанные вокруг путей искореженные орудия, автомашины и танки. Кое-где лежали неубранные раздувшиеся трупы лошадей. Выгрузились в конце восстановленного пути в лесу, где-то юго-западнее Брянска. Далее нужно было идти пешком.
Шли долго, не менее двух недель, следом за продвигавшимся фронтом. Проходили разоренными деревнями, от изб оставались только печи и трубы, жители деревень возвращались из лесов, рыли землянки, где ютились вместе с сохранившейся живностью - курами и козами. Изголодавшиеся, оборванные, страдавшие от отсутствия соли, они встречали нас исключительно приветливо, нередко на привалах появлялся самогон и устраивались "посиделки".
Проходили мы также лесной район, почти не затронутый войной: он был в стороне от дорог, и немцы его миновали (иногда заглядывали к ним полицейские патрули, грабили и убывали восвояси). Здесь нас щедро кормили, и мы отогревались в теплых избах. Помню только что освобожденный город Клинцы, где находился какой-то крупный немецкий штаб: улица, по которой мы проходили, была усеяна бумагами из рассыпавшихся папок дел, обрывками карт. В лесу за этим городом мы достигли, наконец, места своего назначения. Здесь расположились на отдых и для пополнения дивизий 2-го гвардейского кавалерийского корпуса. После окончания Курского сражения, корпус был брошен в рейд по дальним тылам разгромленной немецкой группировки. Форсировав Десну западнее Брянска, он захватил узловую железнодорожную станцию Жуковка, где находились огромные армейские склады вооружения и продовольствия. В боях, завязавшихся с прорывавшимися на Запад немецкими частями, корпус понес большие потери.
На большой поляне перед нами выступил кто-то из членов штаба корпуса. Только из его сообщения мы узнали, куда были направлены. «Теперь, вы - доваторцы!» - сказал он. Началось распределение по дивизиям и полкам. Я и мой товарищ по радиовзводу - Миша Лопато получили направление в штаб 4 гвардейской кавалерийской дивизии, в эскадрон связи. Я оказался в штате радиостанции «РСБ-Ф» (радиостанция скоростного бомбардировщика фронтовая), размещавшейся в грузовой автомашине «ГАЗ-АА», трехосной полуторатонке. Командиром рации был младший лейтенант Сковородко, его заместителем - Паша Орзулов, старший сержант. Мне, вместе с уже служившим на рации рядовым радистом, полагалось нести сменные дежурства, обеспечивая непрерывную связь со штабами корпуса и фронта. Дежурства продолжались по двенадцать часов, так что мы встречались с ним лишь при пересменках и во время переездов. Сковородко проинструктировал меня, как обращаться со станцией, и несколько раз наблюдал за тем, как я принимал и передавал радиограммы, работая на ключе.
В автомашине мы и спали, хотя в тесноте, но всегда в тепле (топилась маленькая печка-буржуйка), мы не мокли под дождем и ехали с комфортом, в то время как весь остальной состав эскадрона передвигался верхами или на конных упряжках, периодически вытаскивая их из колеи. Впрочем, и мы нередко застревали в осеннем бездорожье, тогда приходилось, подкладывая под колеса ветки деревьев, вытаскивать машину, подталкивая ее плечами и утопая в грязи.
Комфорт в нашем газике привлекал франтоватых офицеров штаба, которые любили приходить и поболтать, нередко приводя с собой девиц из штабной канцелярии. Из-за этого у меня произошел конфликт с заместителем начальника штаба по комсомольской работе. В отсутствии Сковородки этот «ферт» сидел на рации с двумя машинистками из штаба и шумно развлекался с ними. В это время мне пришлось начать прием большой циркулярной радиограммы, которая предназначалась всем дивизиям корпуса. Радист, передававший радиограмму, работал с большой скоростью, что требовало от меня напряженного внимания. Из-за хихикания девиц, сидящих рядом, я пропустил несколько групп (группа - часть текста, состоящая из пяти символов). Через три минуты передача радиограммы должна была быть повторена. Пользуясь паузой, я сказал капитану, что находиться на рации, да еще с девицами, по уставу он не имеет права, и, если при повторении текста радиограммы я опять собьюсь, то буду вынужден написать рапорт «по команде» о нарушении им устава, приведшему к срыву связи. Он ушел, но нанесенное ему оскорбление не забыл.
Так, в относительной безопасности, прошла осень. Мы проехали Брянщину, Черниговскую область Украины, все время в лесах, минуя города. Сразу после форсирования Днепра у города Лоева переправились по наведенному понтонному мосту под непрерывной бомбежкой на белорусский берег и далее, вслед за дивизией на северо-запад по Полесью. Налеты немецкой авиации на переправу через Днепр продолжались с небольшими перерывами почти два дня. Было очень много жертв. С правого берега Днепра мы с горечью наблюдали за воздушными схватками наших истребителей (это были уже современные самолеты ЛАГГ и Як, по характеристикам не уступавшие Мессершмидтам), чаще всего кончавшиеся их падением со шлейфом дыма... Несмотря на очевидное мужество летчиков, бесстрашно вступавших в воздушные поединки, им явно не хватало опыта и умения. На окраине Лоева на нас спикировало звено Ю-87 (пикирующие бомбардировщики, их называли «лаптежниками» из-за неубирающихся шасси, напоминающих ноги, обутые в лапти). Я свалился в щель, чувствуя, что воющие бомбы летят прямо в меня. Разрывы были так близко, что осыпались песчаные стенки щели. Но - пронесло. Никто из нашего экипажа не пострадал. Сильно пострадала, находившаяся неподалеку артиллерийская батарея, прямо на траве рядом перевязывали раненых, укладывали убитых.
Неподалеку от небольшого городка Хойники в лесу мы ночью стояли в полной готовности к маршу, ожидая, когда 17-я кавалерийская дивизия прорвет фронт на узком участке. В строю, спешившись, с оседланными лошадьми в поводу, на обочине дороги, ожидая команды, стояли полки дивизии, готовые сразу же ринуться в рейд по тылам врага. По дороге непрерывным потоком к фронту неслись машины со снарядами, обратно тянулись повозки с ранеными, многие шли пешком. Однако, несмотря на большие потери, прорвать линию обороны не удалось, дивизии втянулись в затяжные бои. Через несколько дней под напором подошедших на подмогу пехотных частей, сменивших нас, немцы отступили, и мы двинулись дальше.
На каком-то отрезке пути наша машина стояла, пропуская мимо колонну штаба. Я, свободный от дежурства, наблюдал, стоя рядом. Уже проскакали верхом штабные офицеры и комендантский взвод, проехал на своей «Эмке» командир дивизии, двинулись повозки эскадрона связи. И вдруг, запряженная парой коней тачанка с радиостанцией «5-ТК», налетела задним колесом на противотанковую мину. Взрывом разнесло заднюю часть тачанки, тяжело ранив двух сидевших сзади радистов. А меня швырнуло взрывной волной на несколько метров. Я ударился спиной обо что-то твердое, наверное, пень, почувствовал, как у меня сперло дыхание. Боль от удара долго не проходила, во время ходьбы было трудно дышать. Через некоторое время у меня появилась и со временем все больше стала увеличиваться сутулость. Очевидно, при падении я сильно ушиб позвоночник.
В 1967 году мы с женой и сыном отдыхали в Лоеве. Раскинувшийся на высоком берегу Днепра напротив устья реки Сож город очень привлекательно выглядит, особенно со стороны Сожа, куда мы обычно ездили на лодке рыбачить. Глядя на знакомые со времен войны панорамы, я вспоминал минувшие события. В дождливую погоду ходили мы с сыном на то место, где я лежал в щели под бомбами, сыпавшимися с пикирующих Ю-87. Во время нашего пребывания в Лоеве состоялся слет бывших партизан, посвященный 25-летию их выхода из немецкого тыла. Я помню, как это происходило в 1943 году: в лесу, бродом через небольшую речку выходила колонна пестро одетых частично в штатское, частично в немецкие френчи и шинели, вооруженных немецкими автоматами людей. Поэтому я с интересом принял приглашение наших хозяев, у которых мы снимали комнату, поехать с ними на место слета. Он проводился там, где во время войны был партизанский штаб, в частично заболоченном лесу. Здесь уже были восстановлены штабная землянка, колодец, с тех времен сохранились остатки лагеря.
Позже в 1986 году мне удалось побывать и в Хойниках. Там поставлена стела с табличкой, указывающей, что город был освобожден кавалеристами-доваторцами, сохранились остатки многочисленных блиндажей и землянок, однако, могил радистов, погибших от взрыва противотанковой мины, я не нашел.
Неподалеку от города Хойники, в лесу, корпус остановился для получения пополнения после неудачной попытки прорыва в тылы врага. Здесь произошло очередное событие, коренным образом изменившее мою судьбу. Я, потеряв «теплое» и относительно безопасное место радиста штабной рации, оказался в полку, в самом пекле войны.
Вот как это случилось.
На краю большой поляны в глухом сосновом лесу недалеко от расположения эскадрона связи дивизии стояла наша машина с рацией. Я, освободившись от ночного дежурства и успев немного поспать, вышел из машины с полотенцем и котелком воды, чтобы умыться. В это время на той же поляне проходило распределение прибывших в дивизию с пополнением связистов. Помощник начальника штаба дивизии по связи хорошо знакомый мне рыжий майор Добровольский, часто бывавший на нашей рации, держа в руках список, выкликал фамилии и объявлял вызванному, куда он направлен. Слушая «в пол-уха» происходящее на поляне, я вдруг услышал, что выкликают мою фамилию. Наскоро подпоясавшись, подошел. Добровольский, с нескрываемым удивлением увидев меня, прочитал, что я направлен во взвод связи 11-го кавалерийского полка, представитель оттуда - солдат из штаба полка, меня ждет.
Затаив обиду, я наскоро собрал свое имущество - вещмешок, карабин, лопатку, котелок, противогаз и, никому из экипажа рации ничего не сказав, отправился в штаб полка. Потом, осмысливая происшедшее, я подумал, что Сковородко решил избавиться от меня таким странным способом по двум вероятным причинам: или в числе прибывших с пополнением он обнаружил квалифицированного радиста, который подходил ему больше, чем я - начинающий, или он исполнял желание капитана, заместителя начальника штаба по комсомольской работе, выставленного мною из помещения рации, и пообещавшего мне «припомнить» это. В любом случае, Сковородко мог бы меня предупредить о принятом им решении и избавить этим от такого неожиданного сюрприза.
Так началась моя новая служба во взводе связи полка. В это время эскадроны полка вели затяжные бои, шаг за шагом продвигаясь, преодолевая упорную оборону противника. Местность была открытая, поэтому в течение дня доставить на передовую боеприпасы и питание старшине хозяйственного взвода, к которому меня временно прикрепили, не удавалось: все подходы жестоко простреливались минометным и артиллерийским огнем, а ходы сообщения не были вырыты. Мне и писарю штаба полка поручили доставить на передовую питание. Я нацепил на плечи термос (он на ремнях с завинчивающейся крышкой), писарь взял бачок с водкой («наркомовские») и мы отправились в путь. Нужно было проползти или пробежать метров 300 - 400. Как только гасла ракета, мы вскакивали и бежали до следующей ракеты, взлетала ракета - мы плюхались куда попало. Ближе к передовой нас стали доставать трассы пулеметных очередей, прорезающие темноту. Здесь мы уже не применяли перебежки, а ползли, прижимаясь к земле, заранее присматривая при свете ракеты малейший холмик, бугорок или воронку, где можно было бы укрыться. Минометный огонь не прекращался, и мины, приближавшиеся с воем, ложились вблизи. Я еще не умел различать по звуку направление полета и валился на землю при каждой летящей мине, удивляясь смелости моего спутника, не обращавшего внимания на некоторые из них. Часто на нашем пути встречались трупы убитых, навстречу нам ползли в тыл стонущие раненые. Когда оставалось проползти метров 50, и я уже предвкушал прелесть спасительно безопасного окопа, вдруг почувствовал, что на моей спине промокла шинель от чего-то теплого. Сверкнула мысль: ранен! Пошевелил плечами, помахал руками - ничего не болит. Доползли до траншеи, вырытой лишь чуть выше пояса, дальше копать нельзя - вода. На дне траншеи лежали солдаты, многие спали, не обращая внимания на падающие мины. Лежали тяжело раненые, наспех перевязанные промокшими от крови бинтами, их по одному перетаскивали в тыл санитары. Я снял с плеч термос: оказалось, он пробит осколком, и часть жидкости от рисовой каши с мясом вылилась мне на спину.
Продукты доставлены, можно собираться обратно. Вытащив на бруствер и уложив на шинель одного из тяжело раненых, мы тронулись в обратный путь. Было еще страшнее, чем раньше, к тому же стонущего раненого не только тяжело тащить, волоча по земле, но и выбирать более скрытные места по пути невозможно. Казалось, не будет конца пути. Наконец, свет от ракет стал менее ярким, реже стали доставать нас мины, только пулеметные трассы по-прежнему иногда рассекали темноту. Вот и кучка кустарника, и овражек, за которым должна быть повозка. Раненый замолчал, может быть, потерял сознание. Повозку пришлось еще подождать под редкими разрывами мин.
Вернувшись в расположение взвода связи, я долго не мог унять нервную дрожь. Улегшись рядом со спящими вповалку товарищами, я снова, минута за минутой, переживал все происшедшее, и мне было еще страшнее, чем тогда, когда все это происходило наяву. В дальнейшем были более опасные эпизоды, но этот - первый - наиболее отчетливо застрял в моей памяти. Хотя с тех пор миновало почти 60 лет, он столь же явственно, как и тогда, помнится мне до деталей.
Перевалило за вторую половину ноября. Ночами изрядно подмораживало, днем беспрерывно моросил холодный дождь, одежда промокала насквозь. Произошла очередная «смена белья» - так называлась передача наших позиций подошедшим на смену стрелковым частям. Двинулись куда-то вдоль фронта. В полковом взводе связи коней не хватало на всех, ехали верхом поочередно, пешие шли, держась руками за борта груженых имуществом двуконных повозок. На привале днем жгли костры, перед ночным привалом выкапывали прямоугольный ров, глубиной в полтора штыка, на всей его площади жгли костер. Через некоторое время костер разбрасывали и на дно рва настилали сосновый лапник, укладывались на него вповалку, закутавшись в шинели и накрывшись плащ-палатками. Нагревшаяся от костра земля, накрытая телами и плащ-палатками, долго, почти до подъема, сохраняла тепло. Но поспать ночью удавалось далеко не всегда. Однажды, помню, мы шли с короткими перерывами четыре дня. И люди и кони засыпали на ходу. Нередко верховые во сне падали с коней, часто, когда колонна поворачивала, многие продолжали идти вперед, спя на ходу. Засыпал и я на ходу, держась руками за повозку, а когда не спал, все равно находился в состоянии какой-то полудремы, в которой сон переплетался с действительностью.
Во время ночных привалов нужно было налаживать телефонную связь между штабом полка и эскадронами и дежурить у телефонных аппаратов, привязав к уху телефонную трубку. После подъема, когда эскадроны уже тронутся в путь, сматывать связь и догонять их. Когда во время движения передавалась команда командирам эскадронов собраться у штаба полка для проведения рекогносцировки, мы уже знали, что предстоит выход на передовую.
Эскадроны, сдав коней коноводам, уходили на передний край, сменяя занимавшие его стрелковые части, а мы - радисты без раций занимались саперным делом: рыли блиндажи для штаба, командного и наблюдательного пунктов (КП и НП).
Телефонисты, обеспечивающие связь КП и НП с эскадронами очень быстро выбывают из строя. Они не штурмуют позиции противника, как бойцы сабельных эскадронов, не ходят в разведку и не несут вахты в передовом охранении, что почти всегда равносильно гибели. Но в то время, когда остальные бойцы прижимаются к земле во время шквальных минометных или артиллерийских обстрелов и бомбежек, как назло, рвется связь: кабель перебит снарядом или танки намотали его на гусеницы. Приходится лезть в это пекло, искать место прорыва, таща на себе катушку с кабелем. Из таких выходов многие уже не возвращаются. Настало время заменить выбывших телефонистов, и я отправился на передний край.
10. Бой у деревни Хатки
Место телефониста - рядом с командиром эскадрона. Я занял окопчик, вырытый моим предшественником, отправленным в тыл из-за ранения, и подключился к связи.
В пределах полка все его подразделения: штаб, НП, эскадроны, полковая батарея и др. - связаны общей телефонной сетью. Все переговоры командиров и команды, поступающие от КП, слышны в телефонной трубке. Поэтому телефонист - самый осведомленный о происходящем в бою, не исключая командира эскадрона, которому передается трубка только, когда ему нужна связь со штабом или когда его вызывают вышестоящие начальники. Слушая эти переговоры, я поневоле отвлекался от происходящего рядом и меньше реагировал на постоянный обстрел. При смене позиций тащил провод, вытягивая его из катушки, к новому расположению комэска, отрывал окопчик, устанавливал телефон и сообщал на НП, что связь установлена.
Постепенно я освоился с выполнением обязанностей телефониста и шел на передний край почти как на работу. Наиболее опасными для жизни, конечно, были выходы на восстановление разорванной связи. Но и здесь ощущение реальной опасности отходило на второй план под влиянием нечеловеческой усталости из-за постоянного недосыпания.
Преследуя отступавшего противника, наш полк с ходу преодолел заранее подготовленную оборонительную полосу, очень удачно расположенную за глубоким оврагом, по дну которого протекал небольшой ручей. Но не успевшие закрепиться на достигнутых рубежах передовые части полка были сразу же выбиты немцами, перешедшими в контратаку, подкрепленную танками, и окопались на дне оврага за ручьем. Более невыгодного расположения переднего края трудно было придумать: на виду у противника в неглубоких окопах, а кое-где и по колено в воде, сидели наши бойцы, методично обстреливаемые из минометов. Наблюдательный пункт полка находился перед склоном оврага, так что и без бинокля были отлично видны немецкие позиции. Это позволяло активно действовать нашей артиллерии, подавлявшей огневые точки и минометные позиции немцев, что несколько облегчало положение находившихся в окопах на дне оврага.
На четвертый или пятый день сидения в овраге прямым попаданием мины в окоп был тяжело ранен командир эскадрона и убит сидевший рядом с ним телефонист. Я получил приказание явиться на НП полка. Вместе с напарником, нагрузившись катушками и телефонным аппаратом, мы отправились. Вышли из деревни Хатки, где стоял штаб полка, на дорогу, простреливаемую немецкой артиллерией, которая не замедлила отреагировать на наше появление. Пришлось продвигаться перебежками от воронки к воронке. Явились на НП, получили указание о том, в какой эскадрон нам следует явиться, и начали спускаться по склону оврага. Мой напарник, более опытный фронтовик, чем я, предложил спрятаться в попавшийся на пути маленький крытый окопчик и переждать до темноты. Он был прав. С противоположного края оврага сидевшим там в окопах немцам мы были видны как на ладони и, очевидно, были бы расстреляны, не добравшись до цели.
Стемнело. В уже ставшей привычной обстановке, при свете часто взвивающихся в небо из расположения немцев ракет, под непрерывным минометным обстрелом мы добрались до окопа, где сидел вновь назначенный комэск старший лейтенант Курицын. Установили телефон - связи нет, линия оборвана. Мой напарник, сказал:
- Сиди и слушай аппарат. Я пойду устранять обрыв, а то тебя, неопытного, подстрелят.
Он пополз назад, взяв в руку кабель, а я сел слушать молчавшую телефонную трубку.
Выглянул за бруствер. За ручейком на дне оврага - проволочные заграждения в несколько рядов, между рядами кольев, опутанных проволокой, - спирали Бруно. На проволоке висят консервные банки и таблички надписями « Achtung, Minen!, Внимание, мины!» - по-немецки и по-русски. Между тем, минометный обстрел наших окопов продолжался. Неподалеку от меня - окопчик командира другого эскадрона, около которого оказался знакомый по Коврову телефонист Любимов, уже довольно пожилой. Вскоре в бруствер его окопа угодила мина, разворотив ему живот. Его наспех перевязали, и он остался ждать на дне окопа, пока за ним придут санитары. Я еще успел обменяться с ним несколькими словами, он был в сознании.
Вдруг в телефонной трубке зазвучали голоса. Я тут же вклинился в разговор:
- Мина, Мина, я - граната. Связь восстановлена.
Потребовали передать трубку комэску. Приполз мой напарник, его зацепило, но слегка: отщепило осколком кусок пальца руки. Он уполз, и вскоре я услышал его голос с НП. Его перевязали и оставили дежурить у телефона.
Все переговоры НП с командирами эскадронов велись по общей сети, поэтому я сразу же вошел в курс дела. Оказывается, бойцы эскадронов через проходы в заграждениях, проделанные саперами, продвинулись вплотную, почти на расстояние броска гранаты, к немецким окопам, поднявшись по противоположному склону оврага, и залегли там, под интенсивным пулеметным и автоматным огнем, неся потери от обстрела. Командиры эскадронов жаловались, что «мало карандашей», просили добавить «огурцов» (код, принятый в телефонных переговорах: «карандаши» - солдаты, «огурцы» - артиллерийский огонь, снаряды). Командир полка требовал поднять бойцов в завершающую атаку, но никто не мог набраться мужества сделать это. Командир полка (временно эту должность исполнял майор Горобец) сказал:
- Если не завершить атаку, дело будет проиграно. Всех перестреляют. Передайте, тот, кто поднимет людей в атаку, будет представлен мною к званию Героя.
Через некоторое время я услышал жиденькое «Ура!» Атака началась и завершилась успешно. Немцы не выдержали и отступили. Как выяснилось потом, вскочил и поднял людей в атаку старший сержант, помощник командира взвода, исполнявший его обязанности (командир был ранен). Он получил за этот подвиг.... медаль «За боевые заслуги».
То, что он сделал - действительно подвиг, требующий огромной силы воли и мужества. Вскочить, подставив себя под огонь, в двух шагах от вражеских окопов, своим примером поднять людей!
Перед атакой я услышал поразительные слова. Один из оперативных работников штаба предлагал:
- На правом фланге, там, где овраг помельче, есть открытое пространство, не перегороженное проволокой. Следует собрать всех, кто еще не в атакующих эскадронах - комендантский взвод, писарей, вестовых и пр. и послать в обход.
В ответ на чьи-то возражения «Там же заминировано!», говорил:
- Ну и что? Подорвутся несколько человек, зато остальные пройдут и атакуют с фланга!
Меня всегда удивляло принятое на фронте пренебрежение к жизни солдат, но со столь циничным отношением встречаться еще не приходилось.
После атаки эскадроны заняли вражескую линию обороны и закрепились на ней в тревожном ожидании возможной контратаки. Потери были огромны: в полку оставалось всего 100-150 человек, способных держать оружие. Обнаружены были еще живые раненые солдаты, лежавшие здесь почти пять дней, еще с первого, неудачного штурма. Немцы оставили их без помощи умирать от ран и от обстрела со стороны своих.
Передний край переместился на другой берег оврага, перешел туда и командир эскадрона старший лейтенант Курицын. Теперь и мне необходимо было перетащиться с аппаратом на новую линию обороны, протянув туда телефонный кабель. Тем временем немцы, препятствуя подходу подкреплений и доставке боеприпасов, надеясь вновь отбить утраченные удобные позиции, еще более усилили артиллерийский и минометный огонь по только что занятому предполью.
Прижимаясь к земле, высматривая ближайшие воронки, чтобы укрыться после следующей перебежки, я стал продвигаться вперед, разматывая катушку с кабелем. Разорвавшаяся рядом мина осыпала меня комьями земли. Через несколько «ползков» я обнаружил, что кабель в катушке оборвался. Оказывается, ее задело осколками, и кабель был перебит в нескольких местах. Положение еще более усложнилось: через каждые три-четыре метра кабель обрывался, приходилось останавливаться, искать конец и опять сращивать. Доведенный до полного изнеможения ползанием под аккомпанемент завывающих и рвущихся с грохотом мин (карабин, ящик телефонного аппарата и катушка без конца цепляются за кочки, кустики болотной травы и обрывки колючей проволоки), я уже перестал обращать внимание на разрывы мин и скрежет проносящихся пулеметных очередей. В голове пульсировала только одна мысль: «скорее, скорее, на склоне оврага - мертвая зона, надо туда добраться». Иногда разрыв мины или снаряда раздавался так близко, что горло и нос забивала пороховая гарь. Сколько это продолжалось, не помню, время, казалось, остановилось.
Наконец, добрался до бывшего немецкого окопа, глубокого, отрытого в полный рост, стенки обшиты досками, пол устлан досками на проложенных лагах. Указали на КП комэска - в блиндаже, накрытом двумя накатами бревен (не страшно и прямое попадание мины), только повернутом амбразурами в сторону нашего тыла. Проверил, есть ли связь, отозвались, все в порядке. Передал трубку напарнику, залез под нары и заснул, как мертвый, в тепле натопленного блиндажа.
Когда меня растолкали, я узнал то, что привело меня в ужас. Оказывается, в процессе многократного сращивания перебитого кабеля я свернул с пути, обозначенного вешками, который был предварительно проверен и разминирован саперами, и все это время ползал по минному полю. Связной, посланный из НП полка, шел, как это было принято, вдоль кабеля и подорвался на мине. Он уцелел, правда, получив несколько незначительных осколочных ран, пришел, черный от копоти с разорванной в клочья шинелью.
Уже после, даже через много лет, я, вспоминая каждый шаг этого пути, покрывался холодным потом. Да и сейчас, почти через 60 лет, я пишу эти воспоминания, и меня сотрясает нервная дрожь.
Немцы, очевидно, отказались от контратак, и мы несколько дней находились в обороне, занимая с комфортом обустроенные немецкие позиции, не смущаясь тем, что блиндажи-укрытия оказались перед линией окопов.
При очередном дежурстве услышал: «смена белья». Нас оттянули в тыл, мы расположились в лесу, вырыли землянки и несколько дней отдыхали. В землянках устроили норы-печки, топили их и пекли в них картошку.
Впервые за много дней прошли «санитарную обработку», что было весьма кстати, очень сильно стали одолевать насекомые. (В тепло спасаться от них было нетрудно: достаточно положить нижнее белье на большой муравейник, чтобы через два-три часа оно было очищено от вшей и гнид, но наступили морозы, и муравьи-санитары спрятались в глубине своих лесных домов.) Вырыли землянки попросторнее, внутри землянки печка, сделанная из железной бочки с трубой, в бочке - кипит вода. Землянка наполнена паром. Раздеваешься снаружи прямо на морозном воздухе, кидаешь всю одежду в пропарочную камеру (такая же бочка, под ней разведен костер, на дне - кипит вода, над паром на решетке пропаривается одежда) и ныряешь в землянку. После многодневного пребывания на холоде - прямо райское удовольствие.
Еще во время боя у деревни Хатки меня зацепил осколок мины. Осколок был уже на излете и вонзился в мой сапог на правой ноге ниже колена. Не почувствовав боли, я выдернул его. Но вскоре образовался нарыв. Воспользовавшись свободным временем, я пошел в полковую санчасть, и медсестра санчасти, розовощекая пышная молодица Муза (так ее все называли) перевязала меня и вручила направление в медсанэскадрон. С этим направлением, служившим пропуском для бдительных заградотрядовцев, я пришел в тыл. По стрелкам-указателям, прибитым к деревьям, разыскал «Хозяйство Брюханова», по фамилии командира медсанэскадрона. Здесь мне продезинфицировали ранку, тщательно перевязали, заклеив какой-то целительной мазью, накормили супом из рыбных консервов и оставили переночевать. С наслаждением я улегся прямо на пол госпитальной палатки и заснул в тепле и неге. Наутро отправился обратно в полк.
Продолжение следует
